Петр Семилетов

   МЕСТ НЕТ

   Глава 1

   Прыгал по этой лестнице, не гулко, не так, чтобы сотрясались стены и сыпался с них мел, а мягко, в гармонии с миром. Даже сигаретные бычки, плавающие в жиже цвета круто заваренного чая, налитой в стоящую на подоконнике лестничного пролета пепельницу из консервной банки, не вздрагивали и не качались волной.
   Двадцати пяти лет отроду, Сашка Рощин иногда позволял себе так спускаться, прыгая по щербатым бетонным ступеням на одной ноге. Разумеется, когда никто не видел. Иначе о нем бы подумали странно. Такой образ передвижения делал лестницу еще более опасной. А она была опасной. Например, семья махровых жлобов с третьего этажа имела обыкновение открывать на всех пролетах окна, отворяющиеся вовнутрь.  Много раз Рощин удачно вписывался в выступающие углы оконных рам то виском, то лбом, то даже затылком.
   Некоторое время он вел настоящую войну против жлобов. Вооружившись рулоном крепкого, пахнувшего химией и страшно липкого скотча, а также ножницами, он сходил ступеньками вниз, и будто ангел, накладывающий святые печати, скреплял лентой ручки оконных створок. Зубами было не отодрать. Однако на другой день скотч оказывался перерезанным, а окна – распахнутыми. Рощин бесился и наконец осознав бесполезность своей партизанской войны, написал красным маркером рядом с дверью жлобов ядовитое бранное слово, да еще и стрелку пририсовал, чтобы понятно было, к кому относится эпитет.
   Чтобы прыгать тихо, надо чуть сгибать ногу, лишь только подошва касается пола. Рощин посмотрел в забрызганное, покрытое слоем пыли двойное стекло, между котором кто-то просунул политический календарик. В окне отразился сам Рощин. Джинсы, темно-серая куртка и шаровой рюкзак за плечами. Эти рюкзаки раздавала пивная компания в обмен на крышечки. Собираешь двадцать пять крышечек – получаешь рюкзак. Рощин собрал и получил.
   Второй этаж. Из зазора серой дверки электрического щитка, где разные провода и кабели, выглядывает шприц. Тут в квартире рядом живет молодая семья. Не работают, сдают квартиру неподалеку. Строгают детей. Мать семейства, маленькая, с носом, похожим на клюв тукана, наркует и зачем-то прячет шприц за дверку. Этот обычный пластиковый баян длиною в палец она использует уже черт знает сколько времени. Наверное, иголка уже заржавела, если б могла. Когда на улице тепло, туканша открывает окно в кухне, ставит на подоконник старый, алый магнитофон и врубает музыку, от которой вянут уши и цветы.
   Страшная боль в ноге прошла по нервам клином да промеж мозгов. Рощин схватился руками за черные, восковые от грязи перила и замер, сжав губы в тугую линию. Допрыгался.

   ***

   Тем не менее, он пошел на работу. Заметно хромая. Обычно он добирался до метро пешком, но сегодня подъехал на троллейбусе. А там до станции метро Лукьяновская, и надо немного подняться по улице до тюрьмы, следственного изолятора – комплекса приземистых зданий, за которыми торчит труба.
   Сначала не очень болело, но потом нельзя было ступить на ногу. Ее пронизывала внизу острая, до височного скрипа боль. Рощин стал заметно хромать. Хорошо, что сегодня он не дежурил на вышке.
   На вышке плохо. Заберешься туда, как сыч с верхотуры глядишь. Нужду малую справить негде, приходится в баночку, если очень припечет. Поэтому Рощин перед сменой на вышке никогда не пил. Его мучила жажда, но в банку журчать не хотел.
   Каземат, комнатка наблюдения. Довольно сырая, но зато теплая. С ним сегодня дежурил Коля Носов, лет пятидесяти мужик с кротовым лицом в толстых, квадратных роговых очках. Отставной прапор, смахивающий скорее на потомственного слесаря. Однажды он невнятно объяснил причину увольнения из армии – долбанул кого-то по пьянке по голове табуретом.  
   Раньше контролерам, то бишь надзирателям, разрешали читать книжки, а теперь за этим следят строго. Остается или молчать, или говорить. Сашка молчал, а говорил в основном Коля. Рощин воспринимал его болтовню как назойливый фон, время от времени машинально поддакивая или проявляя интерес неопределенными фразами. Коля был помешан на подразделении СС, секретной организации под названием Анэнэрбэ. Это слово он произносил весомо, смакуя каждый слог.
   Вторым коньком его была Шамбала. Посмотрит на звездное небо и скажет:
 – А вот у Анэнэрбэ был проект полетов в космос "Альдебаран". Немцы, хотели туда лететь. На Альдебаран. Получили технологию из Шамбалы. И в том проекте был замешан один штандартенфюрер, который потом всплыл, когда американцы свой корабль на Луну запустили. Фон Брауном его звали.
   Историям Коли не было конца. В гитлеровском бункере обнаруживались трупы тибетских монахов в эсесовской форме, Сталин пытался прибегнуть к помощи шести бурятских лам, которые не смогли связаться с Шамбалой телепатически и были за то преданы расстрелу, и даже Ленин поддерживался Шамбалой (встретившись с ее посланцами в Швейцарии).
   Иногда Коля начинал в который раз донимать Сашку об его детдомовском детстве. А чем там кормили? А как бабушка Рощина умерла? "И повезло еще, что квартиру не забрали, а то бы вышел из интерната, и тю-тю", – сочувственно говорил Коля, либо пускался в развитие теорий о том, как Сашку могли надуть, когда он обменял свою квартиру, доставшуюся ему от бабушки, на другую, в хрущовке, зато с доплатой.
   Рощин отвечал неохотно. На ум сами собой приходили разные сцены. Вот он с пацанами, еще когда с бабушкой жил, поднимается на чердак – по сути, семнадцатый этаж. Сидят, прислонившись спинами к бетонным балкам. Нюхают клей. Голова потом словно ударили чем, ведёт. Все вокруг видели какие-то "мультики", других странных людей, а ему хоть бы хны, разве что однажды услышал песенку под колокольчик. Были и прочие эпизоды. Примером, как он выходит за огороженную территорию детдома и идет через суглинистые пустыри да гаражи к жилому кварталу. Нескладный, в одежде немного не по размеру. У него большая, нелепая сумка. Он заходит в дома и звонит в двери наобум, если открывают, то просит: "Дайте, чего не жалко". Слишком богатые двери он обходил стороной – все равно их не открывали, да еще и могли с той стороны обидным словом назвать. Как-то обозвали, так Рощин достал перочинный ножичек и стал им дверь ковырять. Подействовало – хозяева завозились с замком, а Сашка сразу убежал. 
   Коля мог вести еще один бесконечный разговор – о целесообразности их работы. Когда очередная доза информации об Анэнэрбэ была выдана в мировое пространство, он сказал:
 – В который раз задаю себе вопрос – зачем мы тут сидим?
 – Работа такая, – ответил Сашка.
 – А приносит ли она пользу обществу?
 – Приносит. Преступники изолированы от общества и поэтому уменьшается число преступлений.
 – Но ведь они не перевоспитываются тут.
 – Не перевоспитываются. Я думаю, что криминальные наклонности у них здесь только усугубляются, потому что человека воспитывает среда, а среда тут тюремная, значит криминальная.
 – А скажи, детдом похож на тюрьму?
 – Блин. Коля... Да, чем-то похож. Даже потому, что делегации всякие посещают, смотреть, как живется.
 – А у вас часто делегации были?
 – Бывало. Перед самыми важными, эдак за недельку, завозили нам шмотки и получше жрачку. Чтобы не ударили лицом в грязь. А еще было святоши подваливали, собирали всех в актовом зале и рассказывали про бога, а под конец дарили книжки с такой полиграфией, что вот всё что на журнальных раскладках – фуфло по сравнению. Фуфло. Откуда у них такие деньги? И заметь – никто не сидит, из них.
 – Божественная крыша, – заключил Коля, – А знаешь, в этом плане Анэнэрбэ...
   Осекся – зашел широколицый проверяющий, окинул надменным взором. Не читают ли контролеры книжки? Не играют ли на мобильниках в электронные игры?
 – Что мужики, базарите? – спросил он.
 – Базарим, – ответил Коля.
 – Ну.
   Проверяющий ушел. Коля продолжил гнать свою словесную муть, уже в режиме монолога. Это напоминало бормотание сумасшедшего на трамвайной остановке – стоит, смотрит вниз, рассуждает вслух, обращается к невидимым личностям.
   Мысли Рощина заполонились обычной кашей. С самого начала, как он пришел работать в тюрьму, его мучил вопрос – а что дальше? Сколько это может продолжаться? Куда идти потом? Снова вкалывать грузчиком? Кассиром в зале игральных автоматов? Год назад он уволился из такого зала. По собственному желанию. Владелец салона сказал – пиши.
   А дело было вот в чем. В павильон случайно зашел низенький, сильно конопатый Иванов, из того же детдома. Совсем случайно – он не думал встретить тут Рощина. Разговорились. Иванов сообщил, что ищет работу, но с работой совсем голяк, и если дело так пойдет дальше, то ему придется заняться гоп-стопом. А потом Иванов попросил в долг двести гривен. Сашка особо не дружил с Ивановым (случалось, тот не единожды забирал у него котлету из тарелки с макаронными рожками), да и не видал его уже лет пять. Поэтому сказал – давай в залог паспорт. Иванов согласился принести паспорт завтра и ушел, а Сашку грызла совесть, что он такой залог попросил. Думал, что людям надо доверять.
   Наутро Иванов пришел с паспортом, Рощин дал ему деньги (которые собирал на компьютер). Иванов пропал. Через три месяца приходит милиционер, среди рабочего дня, начинает мурыжить – где паспорт Иванова? Почему у тебя? И так далее. Не вовремя явился владелец салона. Милиционер пояснил, что есть такой гражданин Иванов, который задержан за ограбление, а паспорт его вот у этого молодого человека. Владелец салона решил, что Сашка связан с преступниками и дал ему неделю, чтобы найти другую работу.
   Мутные думы о будущем Рощин перемежал продолжающейся грезой, где развивалась параллельная жизнь.

   Глава 2

   Пятидесятые годы, Сашка живет в большой семье, у него есть отец-мать и два старших брата, Сергей и Павел. Сергей – машинист, а Павел работает токарем на "Большевике". Сашка тоже токарь, но завода "Арсенал". Все они живут вместе, в полуподвальном помещении старинного дома на Чкалова. До войны семья жила в нормальной квартире, но дом их разбомбили. Отец воевал, а мать с братьями пряталась в лесах под Киевом. После войны они воссоединились. Тогда все занимали жилье сами, какое могли. Рощины поселились в этом подвале. Там была одна большая комната с двумя окнами, каждое вровень с землей – если проходил кто, то можно было видеть его по щиколотки.
   В других подвальных комнатах тоже жили люди. До революции тут, в богатом частном доме, внизу квартировалась челядь. Соседи у Рощиных разные. Девяностолетняя княгиня Боброва, маленькая, сухая, одетая во все черное, с невероятно нежным голосом, вежливая и добрая. Супружеская пара, каждому лет пятьдесят – расплывшаяся от выпивки Нюра и Дурной Иван. Его так все за глаза называли, потому что он был немного тронутый. Например, заболеет чем-то. Ему врач выпишет таблетки – он пойдет, купит и сразу все сожрет. И главное, на другой день выздоравливал, без всякого побочного действия.
   Сашка встречается с девушкой Люсей. Она тоже работает на "Арсенале", раздавальщицей инструментов. После работы они ходят в парки, на лекции, танцы, в кино и несколько раз были даже в консерватории. Особенно здорово было в планетарии – над ними крутилось небо.
   Сегодня они смотрели на вечернем сеансе новый фильм – "Укротительницу тигров" с Кадочниковым. Понравилось. Рощин даже захотел быть циркачом-мотогонщиком, как тот Ермолаев. Провожал Люсю по Собачьей тропе – длинной грунтовой дороге между глубокими ярами и зарослями, соединяющей центр города и Печерск. Маленький, гремящий железками своих потрохов автобус хоть и ходил по этой дороге, но достаточно редко, да и им было приятно идти вместе пешком. Летний вечер, воздух только начал свежеть. Пропитывался запахом светлой ночи.
  Зашла речь об актере Филиппове, который тоже снимался в этом фильме. Люся сказала:
 – А знаешь, он ведь был в балете, но у него была опухоль мозга, его прооперировали, но танцевать он уже не мог. Поэтому он стал актером.
   Но Рощин слушал ее вполуха – его больше тревожила приближающаяся спереди компания из человек пяти. Один был с гитарой. Они подошли ближе. Стиляги, шузня. Туфли лакированные на белой подошве, пиджаки свободно болтаются на мослистых плечах, галстуки частью заморские, в пальмах. Двое в шляпах, остальные вместо шляп носят на голове застывшей кистью стоящий маслянистый волосяной кок. Узкие штаны-дудочки. Руки-в-бруки. С ними круглолицая девушка с броским макияжем и кроваво-красными ногтями.    
   Стиляги иронично глядели на Сашку и Люсю. Держали папиросы в углу рта и двигались неспешно, несколько вихляющей от бедра походкой. Рощина какой-то внутренний черт дернул сказать: "Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст". Что он и сделал. Шузня прошла мимо, разве что один – который с галстуком в пальмах, присел в позицию стула, зверски утрировал рожу и сделал быстрых пару шагов к Люсе, но заметив встречное движение Сашки, вернулся на прежний курс. 
   После осталась сигаретная атмосфера.  
 – Ты зачем им это сказал? – спросила Люся, – Кто тебя за язык тянул? А если бы накостыляли?
 – Кишка тонка. Они только на то и горазды, чтобы устраивать пьянки со своим рок-н-роллом. У нас в цеху Свиридов такой работает, у него сеструха с этими связалась. Приходит домой – глубокой ночью, пьяная, утром в школу, она еще в школе – голова болит с похмелья. А в последнее время Свиридов вообще ходит мрачный. Кажется, она забеременела.
 – Как, школьница?
 – Ну да. У них же, тех тунеядцев, ничего за душой нет. Кто эти, чу-ва-ки? Сынки богатеньких родителей, от них же и деньги. 
 – Это типичные потребители жизни, – сказала Люся, – Они ничего не делают.
 – А зато мы для них – "скобари". Они там ходят себе по рок-н-ролльном небесам и думают, что смотрят на нас сверху вниз, что они – высшая раса. Видите ли, скобари мы!
   В это время на еще светлом небе ровной линией прочертила точка. Быстро и погасла.
 – Смотри, метеорит, – только и успел сказать Сашка.
 – Не метеорит, а метеор, – возразила Люса, – Помнишь, что тогда на лекции говорили? Когда летит – значит, метеор. А как упал, тогда уже метеорит. А вообще, надо браться за ум и поступать в институт.
 – Что же ты не поступаешь?
 – Тебя жду.
 – Можно поступить на один факультет. Тогда только один человек будет конспекты писать.
 – Хитрый!
 – Я серьезно, надо поступать. На заочное.
 – А куда?
 – А в Политех.
 – Ты имеешь склонность к математическим наукам?
 – Нет, но ведь можно подтянуться.
 – Ты даже сдачу, когда тебе дают, подсчитать толком не можешь.
   Совсем опустился вечер, украл цвета, оставив одни загадочные мягкие очертания кустов, деревьев, темную муть тропы. Стало холодать. Сашка приобнял подругу за плечо и накинул крылом куртки. Поцеловал в ухо, долго втянул теплый, таким родным показавшийся, запах волос. Уже не зябко. Они пошли дальше.

   Глава 3

   Утром его смена в СИЗО закончилась. Рощин поехал домой отсыпаться. Хотя на улице стоял март, был собачий холод и навалило снега. Хромая, Сашка добрался до метро. У турникетов стояла дежурная, с белыми от перекиси волосами. Однажды Рощин прошел через турникет, воспользовавшись проездной карточкой. Но вспомнил, что забыл на работе ключи. Поднялся, вышел за пределы станции и по наитию, вновь пошарив в рюкзаке, нашел искомое. Вернулся на станцию и опять сунул проездной в прорезь турникета. Не сработало. Он попробовал в другом месте. Тот же результат. 
   Тогда Сашка подошел к этой дежурной и объяснил ей ситуацию. Но дежурная сразу стала на него махать руками и кричать, что ему этот проездной передала девушка, прошедшая раньше него, и что проездной блокируется на станции на двадцать минут после его использования. Привлеченный утиным криком дежурной, подвалил плотно сбитый охранник в камуфляже и начал молча оттеснять Сашку железным плечом. Рощин не стал связываться, обозвал парочку нехорошим словом и в знак протеста пошел пешком аж до Подола, вдоль трамвайной колеи, по зажатой меж крутыми, местами отвесными холмами улице, где раньше было русло древней руки Глыбочицы.
   Сашка очень невзлюбил дежурную, но она как назло работала тут и работала. Он не раз наблюдал, как она придалбывалась к людям. Похоже, ей это просто нравилось. Может быть, она чувствовала себя большой начальницей, вершительницей судеб.
   В метро Рощину очень хотелось спать, однако он не смыкал глаз – опасался, что его, сонного, ограбят. Красть особо нечего, разве что допотопную мобилу-орехокол. Он снова погрузился в мысли. Вчерашняя греза навела его на идею, что можно попробовать поступить в институт. Но у него нет денег, а на бесплатное отделение он явно не попадет. 
   "Почему это явно?" – сам себе возразил Сашка, даже сон как рукой сняло. Другие могут, а он разве не может? Достаточно пойти в библиотеку, начитаться книжек, во всем разобраться и имея такую подготовку пойти в приемную комиссию. Будет учиться на заочном. Надо развиваться. И не мечтать, а делать.
   Когда он доехал до конечной станции под названием "Лесная", то окончательно уверился, что будет менять свою жизнь. Повеселело на душе. Сашка теперь рассматривал работу в тюрьме как временную. Потом – дальше пойдет. Так и будет. С завтрашнего дня и начнет.
   Ну другой день не надо было на работу. Это только через сутки, в утреннюю смену и до вечера. Запал изменить жизнь у Сашки не прошел, но как-то поугас.
   Утро началось с похорон. Выглянув в кухонное окно, Рощин заметил во дворе бурый автобус с занавесками, и кучки людей. У фонарного столба скучающий поп, прижимает к животу книгу и крест. Выжидает, когда из парадного вынесут покойника. Около подъезда к ветхому забору палисадника прислонены венки, темной зеленью с прозолотом букв выбивающиеся из черно-белой палитры зимы. Деловитые, натянуто скорбные лица неизменных старушек, третья вода на киселе.
   Сашка пошел в туалет, а когда справил нужду и вернулся на кухню, то услыхал со стороны улицы негромкую веселую музыку, школьную песенку. "Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам, и конечно припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором". Дальше память подсказала ему слова: "Раз дощечка, два дощечка, гробик строится, раз лопатка, два лопатка он заро-е-тся!". Слова были, конечно, другими, это в детдоме они так переиначивали.
   Привлеченный небывалой для похорон музыкой, Рощин встал у окна. Нет, странно. Вон музыканты с духовыми инструментами подле автобуса околачиваются. Еще не играют. Откуда же звуки? Сашка прислушался. Оказалось, то слабо глаголило его радио. Хмыкнул – блин!
   Бронзовыми голосами запел оркестр, мягко стукнув звуком в оконное стекло. Внизу поставили табурет, на него вынесли и опустили узкий черный гроб. Лежащий в нем умер от рака. Длинная лысая голова, податые вперед густые брови делали его похожим на вампира. Суета цветастых платков. Гроб засыпали цветами. Походил вокруг батюшка, поуказывала руками хваткая распорядительница похорон с прицепленным к груди удостоверением. Закрыли гроб крышкой, на нее положили запечатанную в целлофан буханку ржаного хлеба и украинское вышитое полотенце – рушнык. Взяли на плечи и понесли. 
   Дождавшись окончания, когда автобус уехал на кладбище, Сашка вышел во двор с мусорным кульком и понес его к зеленому контейнеру, что приютился рядом с выбеленным сарайчиком. Бросил пакет, спугнув с ржавого края железного куба двух носатых ворон.
   Рядом с контейнером, на бетонной приступочке, стояла перевязанная синтетической бечевкой стопка книг. Сашка посмотрел на нее и подумал – а не взять ли? Но решительно повернулся и отправился на рынок, где продавалось все – от водопроводных принадлежностей до микросхем и рыбных крючков. Там Рощин подошел к раскладке Юргена.
   Юрген – скорее всего, бывший военный, почти уже седой, с правильной речью, торговал разной электронной утварью. На столе перед ним лежали кабели, пульты ДУ, старые справочники для радиолюбителей, подержанные диски и так далее. Сашка покупал или выменивал у Юргена картриджи для своей старой восьмибитной игровой приставки. Периодически он подсаживался на игры и мог полдня, а то и целый день просидеть у телевизора с джойстиком в руках.
   На этот раз у Юргена ничего нового не оказалось, но обещалось быть на следующей неделе. Разочарованный, Сашка пошел домой, решив взять те книги, ежели их еще не растащили бомжи. Чудом книги ожидали его. Рощин поднял стопку – оказалась довольно тяжелой – и понес к себе. Дома стал разбирать.
   Самая нижняя книжка, старый учебник алгебры, промокла, и Рощин положил ее в новый кулек для мусора, оторвав его от рулона. Целлофановый пакет вкусно пахнул клубникой. Сашка начал смотреть остальные книги. Несколько томиков из серии "Школьная библиотека", сборник задач по физике, поваренная книга с залитыми чем-то коричневым страницами, стихотворения Есенина.
   Открыл Гайдара из "Школьной" и пролистал немного. Заинтересовался. Человек пишет четко и понятно. Рощин смотрел некогда, краем глаза, военных годов фильм, снятый по повести "Тимур и его команда". Вспоминались нелепые черно-белые дети с сознательными голосами. Книжка была совсем другая. Читалась хорошо, легко. Сашка ходил глазами по строчкам, иногда немо шевеля губами.
   Так провел он время до самых сумерек, когда за окном потемнело. Сашка решил перекусить и тут услышал громкую музыку, на фон которой наложилось дурное, словно пьяное, пение. Судя по голосу, это были нижние соседи. Находиться в квартире стало невыносимо. Сашка вышел в парадное, спустился и позвонил шумным соседям в дверь. Пели именно оттуда. Ему не открыли. Концерт продолжался до ночи, но Рощин на нем не присутствовал. Он оделся и пошел на улицу, где без всякой цели бродил улицей, которой обычно шел к метро.

   ***   

   Раньше ходить тут было скучно, но приятно. В последнее время появились две мрачного характера вещи – ворона и манекены. 
   Дохлая, распластанная на грязной от убитого межвременьем снега земле ворона лежала со свернутой набок головой, возле сетчатой ограды детского сада. Никто эту падаль не убирал. На другой день Сашка, проходя мимо, заметил на животе вороны розовое пятно мяса. И подумал – вот полакомился чей-то домашний кот. Потом вернулся, хозяев облизал. Красота.
   Идя же тем путем вечером, Рощин увидел, что ворона шевелится. Приблизился. Большой палево-серый еж остервенело терзал труп. Почуяв человека, ежик вскинул голову и уставился на Рощина черными блестящими пуговками глаз. Сашка ускорил шаг.  
   Другим вечером он снова увидел ежа – тот подтащил ворону ближе к забору. За прозрачной полудремой облаков желтушно сияла полная луна. В спокойной мути ее света еж выглядел доисторическим животным, падальщиком, вышедшим из папоротниковых зарослей. Сашке вспомнились мультфильмы про зверей, где часто героем был добрый мудрый ежик с наколотыми на иголки грибками да яблочками.
   Труп возился ежом в разные стороны, вздрагивал черными, затекшими крыльями. Живая и овальная масса иголок тупо перекатывалась волнами скрытых под нею мышц. Еж снова тупо и гордо посмотрел на Рощина. Два глаза, пустая морда. Сашка отвернулся.
   Сорок лет назад здесь шумел кронами сосновый бор. Тысячи деревьев тянули соки из песчаной почвы, насыщаемой студеными лесными ручьями. Из земли уродливо торчали бетонные доты, оставшиеся со времен войны. Не редкость были стройные ряды окопов. Пришло время строек и ручьи высушили, а деревья срубили и возвели на их месте жилые кварталы одинаковых домов. Ежам и птицам остались палисадники. Ежи и птицы приспособились. 
   В этом марте зима решила проявить норов и стала засыпать город снегом. Она бросала его щедрыми пригорошнями на поток ветра, а ветер нес жесткие хлопья в грудь, в лицо, на губы, в глаза – жрите.
   Ходить было трудно. Под ногами образовалась глубокая каша, которую никто не убирал. Обычно Сашка ходил к метро пешком, по улице Жукова. Слева тянулся сосновый лес, перемежающийся березняком, а справа скуку навевало посеревшее от времени плиточное жилье.
   Для разнообразия Рощин менял стороны. Если шел вдоль домов, то неизменно заглядывал в окна. Вечером, когда в них горел свет. На всю улицу зловеще сипел чайник. В форточку на восьмом этаже выглядывало сухое лицо старухи в платке. Старуха невнятно, мультяшным голосом выкрикивала фразы. Сашке казалось, что она обращается именно к нему, однако не мог разобрать ни слова. Он часто видел подобных старух, не покидающих квартиры. Иногда выходили они на балконы, но чаще смертельно тоскливым взглядом выглядывали из форточек или стояли за окнами. Этих старух привозили в город из сел их дети, и держали взаперти, не давая даже общаться с соседями, чтобы лишнего не болтали. А потом, когда старухи помирали, их везли даже не в гробах, а в больших ящиках обратно в деревню, где и хоронили.
   Часто можно было увидеть и другую картину, обычно на первом этаже. Целое семейство усаживалось в ряд на диване и смотрело телевизор. Отец в синих с полосками спортивных штанах и майке, мать в цветастом домашнем халате, дочь – красящая ногти на руках, и задумчивый сын с полосой густых бровей поперек крепкого лба. Экран неровно освещал фигуры людей приглушенными бликами. Зрители не двигались. Они с интересом наблюдали показываемое. Отец семейства держал в руке пульт дистанционного управления.
   И другие полутемные окна тоже вспыхивали и гасли. Можно было догадаться, что за каждым таким окном располагается семья телезрителей. Или пара пенсионеров, или хотя бы одинокий забулдыга на зеленого драпа прокуренной тахте.  
   В одном окне, еще осенью Сашка видел девушку, с неопрятной прической, малокровную, за пианино. Она смотрела на ноты и играла "Апассионату". Рощин узнал мелодию, потому что видел по телеку передачу о Ленине, и там ее крутили. А недавно Сашка глянул в то же окно и увидел эту девушку – она ходила по комнате, со скованной гипсовым поленом, подвешенной у груди рукой. 
   Надо будет купить ей открытку, решил Сашка. Где-то продаются музыкальные открытки на батарейках, наверное есть и с "Апассионатой". Он купит ей такую открытку, высчитает, где она живет, положит у двери, позвонит, а сам убежит. Будет девушке сюрприз.
   На другой стороне улицы начиналась граница леса, ровно обритого асфальтовым полотном. От темно-зеленых сосен спокойно пахло смолой. Из чащи выглядывали сестрички-березки. Можно, имея лишнее время, свернуть на тропу, пройти в темном сосновнике, ступая по песчаной земле мягко, хрустя веточками. Даже просто идти вдоль леса было интересно. 
   Но теперь благодаря снежным наносам все обезличилось и дорога превратилась в один сплошной грязный снег. Разве что белка иногда пробегала, и то – белка, навевающая уныние, потому что у нее был перебитый надвое хвост.
   Ситуация с настроением у Рощина ухудшилась, когда появились манекены. Лес кусок за куском отъедали сначала детский дом, за ним следовала станция техобслуживания, далее высилось широкое, смахивающее на обезглавленного сфинкса, пожарное депо, где в стойлах дремали красные машины-драконы. Рядом на месте срубленной солнечной березовой рощи возводилась церковь. За стройкой и сокрытыми бетонным забором ангарами, торчало в небо кубом здание из стали и стекла. У входа в него в один прекрасный день выросла площадка с манекенами – Рощин краем уха слышал, что это в знак несогласия. На площадке располагались столы со старыми, негодными компьютерами. За ними сидели манекены в одежде, изображая работу. К среднему столу был приставлен плакат с надписью аршинными буквами "РЕДАКЦИЯ БИЗНЕС". Несколько манекенов стояли в позах застывшего хождения. Особенно бросался в глаза здоровенный молодой человек в широком пиджаке и штанах бледно-зеленого цвета, который выглядел будто замерший паралитик. Между тем было и несколько полуголых манекенов – девушек в купальниках. Одна из них сидела на бутафорской табуретке.
   Поскольку Сашка через смену ходил на работу затемно, то видел эту сцену и вечером. В   фиолетовом ночном свете площадка с манекенами напоминала кадр из фильма о живых мертвецах. Кудри на головах манекенов теребились ветром, голые части тел девушек в купальниках не сочетались с засыпанной снегом землей. Пластмассовые сотрудники в напряженных позах глазели в темные экраны мониторов. И у многих на бледных лицах были темногубые, без тени эмоции, улыбки.
   Через дорогу от площадки была остановка рейсового автобуса, который ходил на Северное кладбище. Рощин ощутил, что надо съездить к бабушке. Бабушка у него там похоронена. Он ездил туда каждое лето, прибирал могилу.
   На другой день отправился. Пешком отмахал до остановки. Сел в типичного вида сельский автобус, скрипящий холодными железками. Не транспорт, а чертопхайка. Заскрежетал мелкими зубами мотор, пыхнул струей черного дыма из выхлопной трубы. Поехал автобус – туда, по дороге в лесу. Грязно и голо кругом, разве что темнели зеленью сосны, да березовый ствол проглядывал между ними, цветом под стать уставшему, вымытому зимой небу.     
   Прислонился Сашка головой к стеклу, его вибрацию в себя вбирает, нравится. И думает, по ходу глядя на окрестности. Страшное отвращение переполнило его к своей жизни. Вскочил и отчаянно крикнул водителю:
 – Подождите! Я выйду. Остановите. 
   На другой день, ближе к полудню, перед работой Сашка вынес мусор. Подошел к контейнеру, ощущая носом сырой топорный запах отбросов. Хоть не дыши. Все было обычно, если бы проходившая мимо пожилая женщина, худая, в больших очках, вдруг не сказала: "Ой, тут ребенок".
   Сашка опустил кулек. Только сейчас он заметил. Сверху контейнера, частью присыпанный картофельной кожурой, лежал большой и розовый младенец. Настоящий богатырь. Только он был мертвый и совсем голый. На левом виске его мощной головы отчетливо темнел след от удара, по форме женского каблука. Взгляд Рощина прикипел к кожуре, и закралась мысль – некто увидел тело и высыпал на него мусор и ушел.
   Та женщина в очках сказала фразу, но Сашка не понял. Черным крылом горечи его захлестнуло, раздавило сапогом и в душу желчью с окурками нахаркало. 
 – Грязно, – негромко проговорил он.
 – Надо вызвать милицию, – заметила женщина.
 – Да, – отвечал Рощин.
 – Вы позвоните?
 – Да.
   Ничего не соображая, он пошел домой, неся назад свой кулек. Поднимался по лестнице. Глядел вниз, почти не моргая, полуоткрыв рот. Видел плевки на ступенях и на каждый повторял: "Грязно". Добрался к своей двери, захотелось биться головой о стену до потери сознания.


   Глава 4

   Ненастной, хмурой пятницей он собрался идти записываться в библиотеку. Вышел из дому, пошел – вопреки ветру, лепящему в лицо мокрым снегом, который тут же таял на губах. Брел опустив голову, подняв на бороду воротник свитера. Одни дети радовались снегу – во дворах они сооружали снежных баб, громадных, ростом с человека.
   Рощин вышел на пустырь меж домами. Скользкая тропа вела на пригорок, чуть осторонь рос из земли синий домик на трех ногах – голубятня. Дорожка была припорошена сверху, а под снегом скрывался накатанный лед. Ребятня, толкаясь и смеясь, каталась на картонках. Один мальчик с толстым розовым лицом, съезжая на животе, подбил Сашку и тот упал, больно приложившись к твердой почве скулой. Краснолицый мальчик, хохоча, поехал дальше, выставив руки вперед. 
 – Маленький придурок! – крикнул вслед Рощин.
   Рядом с голубятней тоже делали снеговика. Очень хилая девочка, почти спичка, палочкой ковыряла в голове фигуры глаза. Сашка прошел мимо, а когда спустился с пригорка, вдруг услышал возмущенные детские крики. Он обернулся и увидел человека, мужчину лет тридцати в кожаной куртке, со сведенным судорогой злобы остроугольным лицом. Человек избивал ногами снеговика. Веерами сыпалась в стороны белая тырса. Человек издал на выдохе резкий звук и выбросил вперед сразу оба кулака, сшибая снеговику голову.
   Сашка окликнул его:
 – Э! Ты что делаешь?
   Человек в кожанке отвлекся от занятия и подняв руку, загнул на ней палец:
 – Закон номер один! В моем районе снеговиков не должно быть, так я сказал.
 – А закон номер два какой? – спросил Рощин. Человек загнул второй палец, помогая другой рукою – потому что сжаться собрались и остальные пальцы.
 – Чтобы я тебя здесь больше не видел!
 – Мне кажется, ты серьезно болен. Сходи к врачу, может он что посоветует.
   Тип вытер мокрые руки о штаны и решительным шагом направился к Сашке. По мере приближения оценил, что тот выше и шире его, и остановившись в паре метров. По-бульдожьи выдвинул челюсть, чтобы невнятно произнести:
 – Ну иди отсюда!
 – Нет. У меня другое предложение. Сейчас ты построишь этим детям нового снеговика, а я прослежу, как ты с этим справишься. Договорились?
   Человек в кожанке подошел ближе и раскрытой ладонью толкнул Сашку в плечо. Началась драка – оба упали, с хрямканьем ботинками чекрыжили подтаявшую ледовую корку.
   Через минуту, а может меньше, Рощин глядел в спину убегающему противнику. Пробовал было схватить его за штанину, когда тот вскочил с земли, но едва сдержал крик и оставил затею.  Боль в неудачно упершейся об землю ноге напомнила о себе горячей волной кипятка. Тип в кожанке побежал по скользкой жиже, расставив для равновесия руки, и на ходу, не оборачиваясь, глупо засмеялся. Издалека пообещал:
 – Я вернусь!
   Сашка, кривясь ртом, поднялся и попробовал ступить на ногу. Осторожно, постепенно перенес тяжесть тела на нее. В какой-то момент ему показалось, что стоять можно, но через миг боль опять нахлынула.
 – Да что же это такое? Что мне, прыгать? – сказал Рощин вслух.
   Неподалеку, через несколько домов от пустыря, была поликлиника, и Сашка, грузно ступая по присевшим сугробам заковылял туда. Попутно чистил одежду от мокрого снега и грязи.
   Пока дошел до горчичного цвета плиткой обложенного здания поликлиники, боль отпустила. На приподнятом крыльце стояли трое врачей в белых халатах, один прикладывал ко рту сигарету, но казалось, что курили все – пар валил при дыхании. Из открытой стеклянной двери вырвался запах медикаментов, призванный убить всех микробов в округе. Сашка потянул носом и прошел мимо.
   Добрался к станции метро "Лесная". На насыпи, за длинным серым бетонным забором к перрону пришвартовался синий электропоезд. Площадь перед станцией кипела от людей, галдящей толпой протекающих меж торговыми рядами. От лотка с дисками стучала по ушам музыка. Яростно шипели, жарясь, лаптеватые, бугристые желтые беляши, чадя раскаленным маслом. У входа в подземный переход стояли субъекты, предлагающие за деньги звонить с их мобильных телефонов. Рядом расхаживали с плакатами на груди, зазывали: "Маршрутное такси в Чернигов! Отправка через пятнадцать минут. Быстро и с комфортом довезем!".
 – Сашка! – окликнул его кто-то сзади, звонко хлопая по плечу.
   Рощин обернулся. Произошло секундное узнавание. Лучистые зеленые глаза за тонкими очками, чеховская бородка. Это был человек со смешной фамилией, Андрей Бобкин. Из того же детдома. Странно, что Бобкину не дали никакую кличку и всегда называли его по имени. Он еще тогда был погружен в книжный мир интернатовской библиотеки, прилежно учился, и в опровержение образа фанатичного книгочея хорошо играл в футбол и руководил вылазками в яблоневые сады, примыкающие к территории детского дома.
   Пожимая протянутую руку, Рощин про себя отметил, что ладонь у Бобкина сухая и грубая. Отошли в сторонку.
 – Да. Рад, что встретились. Ну, как ты? – спросил Сашка.
 – Работаю строителем. Вот снимаем квартиру вместе с женой.
 – Это здорово. А давно женился?
 – Год назад. Наташей зовут.
 – Дети есть?
 – Нет, еще рано. Пока решили не заводить. Самим надо устроиться вначале. Ну а ты как?
 – Ой, не спрашивай, – Сашка поморщился.
 – А что такое?
 – Работа вот где у меня сидит.
 – А кем ты?
 – Надсмотрщик в тюрьме. В Лукьяновском СИЗО.
 – Ого!
 – Что "ого"? Ты не представляешь, что это такое. Я не знаю, что будет дальше. Мне другую работу нужно.
 – А знаешь что? Иди работать ко мне в бригаду.
 – Я не умею строить.
 – Научим. Молоток или рубанок в руках держать сможешь?
 – Смогу.
 – Ну так вот, слушай. У нас сейчас есть заказ на строительство площадок для детей – горки, качели всякие. Закуплены материалы. Но есть сроки. Не хватает трех человек. Идешь?
 – Вот так, с бухты-барахты?   
 – Ты хочешь сменить работу или не хочешь?
 – Хочу. Хорошо, принимаю решение. Гулять так гулять. Подожди. Ну а после?
 – Что?
 – После строительства площадок. Возьмут меня в бригаду?
 – Если будешь работать, то возьмут.
 – А сколько платят?
   Андрей назвал сумму – вышло немногим больше того, что платили в тюрьме. Но Сашка сказал:
 – Идет, я согласен. Куда и когда прийти?
 – Ты сейчас как, свободен?
 – Да.
 – А поехали сейчас, можешь? 
 – Давай.
   Покуда ехали в метро, Рощин внезапно потерял интерес к беседе с Андреем. В душе нарастала волна сомнения. Сашка про себя рассуждал, что придется ведь вкалывать каждый день, с утра до вечера. Он не привык к такому распорядку. Каждодневная занятость казалась ему тюрьмой ничуть не лучше той, где он работал. С другой стороны, это была реальная возможность начать другую жизнь.
   Глядел в окно. Проезжали через мост. За окном внизу лежало темное пивное море Днепра. У берега распластались выгрызенные водой, посыпанные щепотями снега гнойные льдины.
 – Знаешь, я жалею, – говорил Бобкин, – что ушел с дока.
 – Какого дока? 
 – Дерево-обрабатывающий комбинат. Это на Зверинце, знаешь, возле ТЭЦ-5, там еще трубы такие, полосатые.
 – Смутно помню. Да, большие трубы – как этот, жезл у регулировщиков движения.
 – Точно. А вон их в окно видно, с той стороны. Видишь? Я снимал там комнату на горе, на самом верху. И ездил на работу на велосипеде. Знаешь, какой это класс – особенно весной, в мае например. Выходишь утром, когда тихо. Воздух еще холодный с ночи, солнце его не раскалило. Людей мало, особенно в том квартале – там частный сектор и только пара больших домов. Люди как мухи сонные, только через час начинают выходить. А ты садишься на велик и едешь вниз с горы, по узким переулкам. Даже педали крутить не надо – только жми вовремя на тормоз. И так до самого низу, а там и ДОК за железной дорогой.
   Вышли на станции Шулявской. Поднимались эскалатором. Сашка держался за неравномерно, быстрее ступеней движущийся черным резиновым языком поручень. Думал, колебался, проворачивал в уме будущее. Мысли его бегали. Чуть выше по лестнице стояла средних лет женщина с сыном лет десяти, объясняясь с ним жестами. Голубая ее куртка при этом тихо шуршала. Мальчик не всхлипывал, не морщился, но утирал чистым платком катящиеся из уголков глаз слезы. На его спине висел большой темный ранец с болтающимся матерчатым осликом. За ухом крепился бледный слуховой аппарат. Женщина указала сыну на лицо – Сашка понял – не плачь. Мальчик повернулся к ней и ответил быстрыми, точными и плавными движениями рук. При этом он невнятно лепетал: "А-блап-лап-а".
   Рощин подождал, пока сойдет вместе с Бобкиным с движущегося полотна и тогда сухим голосом сказал:
 – Знаешь, я передумал. Не могу я строителем работать.
   Отошли в сторону от идущих людей. Андрей спросил:
 – Почему? Ты чего так?
 – Времени свободного не будет.
 – А скажи, на что ты его тратишь?
   Сашка посмотрел прямо ему в глаза:
 – Книги читаю. Собираюсь в институт поступать. Сегодня в библиотеку записался.
   Бобкин на секунду закусил справа нижнюю губу, что-то обдумывая, и предложил:
 – Хорошо, давай ты до завтра подумай, и позвони мне утром, если решишься. Сейчас я тебе запишу мой телефон.
 – Спасибо.
 – Я вижу, у тебя совсем с деньгами голяк, – он красноречиво взглянул на грязную куртку Рощина.
 – Это я упал, – пояснил тот, – Подрался.
 – С кем?
 – Какой-то урод снеговик детский развалил. Я заступился.
 – Ну... Это ты молодец. Знаешь что, а давай, как растает вся эта зимняя муть, пойдем в ботсад за монетами.
 – Это как?
 – Там есть Выдубицкий монастырь, знаешь?
 – Ну.
 – В нем церковь, Михайловская, кажется. Она там самая крайняя со стороны Днепра. На краю холма стоит. Когда-то это был обрыв над самой рекой – Днепр протекал ближе, это сейчас он отгорожен от монастыря озером. И во времена Киевской Руси паломники, которые приходили в монастырь, становились возле этой церкви и бросали в воду с края обрыва деньги. Я там иногда роюсь, в склоне холма, нахожу старинные монеты, чищу их и продаю – у меня есть знакомые коллекционеры. Уже десятка четыре монет нашел. Можем вместе пойти.
 – А что, идея! – согласился Рощин.
 – И вот что. Приходи к нам в гости.


   Глава 5

   Назавтра Сашка позвонил Андрею и расплывчато сказал, что сейчас уволиться не может, но постарается в ближайшее время. Бобкин обещал поговорить с бригадиром и снова пригласил Сашку в гости. Тот согласился и на другой день отправился на Татарку, где обитали супруги Бобкины.
   Солнце и в этот раз не баловало город своим ликом. Так, угадывалось светлым пятном за непроницаемой блокадой облаков. Рощин бывал на Татарке не часто, и каждый раз недоумевал, как люди живут здесь и не сходят с ума. Изрезанная глубокими ярами, с почти вертикальными улицами, Татарка давила на прохожего хаотичными нагромождениями то панельных, то кирпичных домов и гаражей. Вглубь отходили узкие проулки с частаными домиками. Одиноко брели люди. Здешние улицы, кажется, почти не знали машин.
   Хотя Бобкин предлагал встретить Рощина, тот отказался, сославшись на то, что хорошо знает этот район. Но миновав штуки четыре перекрестка, Сашке пришлось заглянуть в карту, которую он таскал в кармане куртки. Это малость прояснило ситуацию. Надо было двигаться к школе, а потом свернуть направо.  
   Не доходя до школы Рощин увидел хлебный киоск, где приобрел целый кулек булочек, какие раньше, в советское время, продавались по три копейки за штуку. Булочки были свежие, под ломкой корочкой палец чувствовал мякоть. Сашка отправился дальше, на ходу подкрепляясь булочками.
   Проход через подворотню, унылый панельный дом, похожий на подмоченный спичечный коробок, пропахшее пьяной мочой парадное, облепленный жвачкой, исписанный маркером и помадой лифт, пятый этаж. Сашка шагнул вон из лифта, пол того, гакнув, поднялся на полтора сантиметра. С низким гудением створки двери сомкнулись. В то же время открылась другая дверь, на лестничной клетке. В пороге стоял Андрей. Оказалось, он увидел Рощина из окна.
   Сашка вошел, Андрей познакомил его с женой – маленькой, сутулой Наташей. Она была в очках, волосы заплела в клубок сзади. Так иногда изображают старых учительниц русского языка или истории, только Наташе было на вид лет двадцать пять, не больше. Рощин заметил, что Андрей ведет себя при ней как-то дурковато. Нарочно шутит, говорит чересчур правильно, строит на лице выражения. Одним словом, как актер, исполняющий роль.
   Провели Сашку на кухню, угостили чаем с печеньем. Рощин выложил на стол свои булки, а их оставалось две штуки. Разговор не клеился. Наташа куда-то уходила. Бобкин предложил Сашке:
 – О, давай я тебе компьютер покажу.
   Отправились в комнату. 
 – Наш кормилец, – Андрей указал на старый, угнетенного вида компьютер.
 – То есть?
 – Наташа на нем выполняет разные работы, – пояснил Бобкин, – Пишет бездарям курсовые и диссертации, делает переводы. Да и я иногда этим промышляю.
   Сели на мягкие, приземистые стулья возле стола. Бобкин включил машину, запустил Сашке несколько игр. Рощин рассказал, что у него есть телевизионная игровая приставка. Наташа ушла. Бобкина, наблюдавшего, как Рощин тупо преодолевает прыгающим человечком один и тот же уровень, осенила идея:
 – У тебя сейчас девушка есть?
Сашка, безразлично, коротко:
 – Нет. 
 – А давай мы по Интернету тебя с кем-то познакомим?
 – Это как?
 – Есть такие сайты знакомств, там разные анкеты, выбирай по вкусу и знакомься.
 – А это дорого стоит?
 – Это бесплатно.
   Рощин отвлекся, подумал, сказал:
 – Тогда давай. А как это сделать?
 – Сейчас.
   Андрей прервал игру, поклацал мышью в нескольких местах. Вскоре экран заполнился галереей имен с фотографиями. На миг вспыхнул в памяти кусок той грезы о пятидесятых годах, о Люсе. Образ теплый и солнечный. Тут совсем другое. Они смотрели в объектив, улыбались без веселости, чтобы показать больше зубов. Снимки с курортов. В фотостудии, на белом фоне, с розой в зубах. 
  – А что-нибудь другое есть? – спросил Сашка. Пошли на другой сайт. Картинок там было меньше, а текста в анкетах больше. Рощин напряженно читал их, примеряя под себя. На полусотенной анкете в глазах у него стало рябить, мысли сбиваться.
 – Всё, давай кому-нибудь напишем, – решил он. Отобрали десять адресов, решили всем послать одинаковое письмо.
 – Ну, что писать? – спросил Андрей. 
 – Я не знаю. Ты что-нибудь придумай. Я на эту тему в ступоре.
 – Нет уж, я здесь в качестве машинистки. Думай сам. Каждый сам кузнец своего счастья, – Бобкин улыбнулся.
 – А что надо писать?
 – Наверное, расскажи о себе.
 – Сейчас. Подожди. Я подумаю.
 – Я жду, ничего.
 – Напиши, что я веселый.
 – Так и писать? А начало какое? Хотя бы привет сказал.
 – Привет!
 – Пишу: "привет". – Андрей ловко, хоть и двумя указательными пальцами, набрал сказанное на клавиатуре и перевел взгляд с экрана на Сашку:
 – Так! Что дальше?
 – Ну напиши, что я веселый парень...
 – Ты веселый парень?
 – Бываю. Иногда. – Рощин усмехнулся.
 – Тебе не кажется, что это звучит странно?
 – Говорю же – ТЫ пиши. Я не умею ничего сочинять.
 – Так. Думаем. Здравствуй, незнакомка! Меня зовут Саша. А фамилия моя хорошая, старорусская – Рощин.
 – С чего ты взял, что у меня старорусская фамилия?
 – Но ведь хорошо звучит, согласись? Я про письмо.
 – Да. Так и оставляем.
 – Хорошо. Пишем дальше. Я прочел твое объявление, оно мне понравилось и поэтому я решил откликнуться. Хорошо?
 – Хорошо.
 – Дальше. О себе. О тебе – тебе сколько лет?
 – Двадцать пять.
 – Мне двадцать пять лет, я веселый – вот он, твой вклад в письмо, так... Я веселый... Что дальше?
 – Работящий.
 – Работаю в тюрьме.
   Оба заржали.
 – Нет, не пиши, что в тюрьме работаю, – сказал Сашка.
 – А что тут такого?
 – Да ну. Не надо.
 – Иди к нам в бригаду работать.
 – В конце этой недели. Пойду.
 – Вот и здорово! – Андрей широко улыбнулся.
 – Так что пишем?
 – Где ты работаешь?
 – Работаю строителем. Можно уже считать, что работаю.
 – Вот, набираю – работаю строителем. Что еще?
 – Собираюсь поступать в институт и читаю философские книги.
 – Какие ты философские книги читаешь? – Андрей поправил очки на переносице, насадив их чуть выше.
 – Гайдара, "Тимур и его команда".
 – Какая же это философская книга?
   Рощин подумал, сказал:
 – Там есть правильные мысли. Их надо прививать людям с детства.
 – Но относить это к философским книгам... Ладно, пишу.

   ***

   Сашка уже собрался идти домой, как вдруг его мобильник заиграл мелодию "Эх ухнем".
 – Тебе звонят, – сказал Андрей. Рощин быстро пошел в коридор и вытащил из кармана куртки телефон. На экране был незнакомый номер.
 – Да? – сказал Рощин.
 – Это ты мне письмо прислал? – раздался тусклый голос девушки.
 – Я.
 – Ну давай с тобой встретимся.
 – Когда? – мозг Сашки начал работать замедленно, мысли будто увязли в холодном каменном тесте.
 – Сегодня под вечер ты свободен?
 – Да.
 – Ну так давай где-нибудь встретимся. 
 – Хорошо. А где? – Рощин совсем застыл. Тихо подошел Андрей и шепотом спросил:
 – Это уже по поводу письма тебе звонят?
   Рощин кивнул.
 – Алло! – сказала девушка.
 – Да, я слушаю.
 – Ну так где мы встретимся?
 – Где встретимся, спрашивает, – заговорщицки сказал Рощин Андрею, прикрыв рукой нижнюю часть трубки. Андрей развел руками.
 – В метро давай, – ляпнул Рощин. Андрей зашипел:
 – Станция метро Почтовая площадь. Оттуда по набережной пройдетесь. Для первого свидания в самый раз.
 – На Почтовой площади, – выдавил из себя Сашка, – посередине между перронами. В шесть часов.  
 – Хорошо. А как я тебя узнаю?
   Рощин описал. И тоже спросил:
 – А я тебя как?
 – Нуууу... – в трубке последовало молчание, – Я еще не знаю, как буду одета. В-общем, я тебя узнаю. Пока.
   Связь прервалась.
 – Ну ты быстр, – сказал Андрей, – Поздравляю.
 – А если мне еще одна сейчас позвонит?
 – Наладишь конвейер свиданий. Так, сейчас у нас сколько?
 – Четыре с половиной.
 – Успеваешь.
 – Да.
 – И как ее зовут?
 – Я не спросил.
 – У тебя уши красные, – заметил Андрей.
 – Да ну. – Сашка подошел к зеркалу, глянул. И правда красные.

   ***

   Вышел на Почтовой. Станция была маленькая, похожая на зал древнего греческого храма. Потолок якобы поддерживали прямоугольные в основаниях столбы, с василькового цвета жилой посередине. Народу мало, все какие-то сонные. Станция почти пустая. Рощин прошел в конец зала, в тупик и встал там. Глухую стену прикрывал витраж, составленный из разноцветных острых стекла осколков.
   Было без пяти минут шесть. Сашка не знал, откуда она приедет, поэтому смотрел на выходящих из электричек по обе стороны. Выходили редкие люди и шли к выходу. С поверхности немного тянуло свежестью, примешиваясь к резиновому холодку метро.
   Через пятнадцать минут Рощин уже переминался с ноги на ногу и ходил по гладкому полу, мысленно очертив на нем прямоугольник. Забредал на перроны, смотрел, нет ли кого. Потом сел на лавку возле лестницы, ведущей наверх. Станция была неглубоко, и ради экономии лишена эскалатора. 
   Из очередного поезда появилось несколько пассажиров. Они прошли мимо – парочка держащихся за руки, модно одетых дылд; тетка вразвалку, в скрипучих ботинках; затем франтоватый мужчина в ярко-салатовых ботинках, суженых будто прищуренные глаза темных очках, иссиня-светлых джинсах и такой же, отороченной по вороту мехом куртке. Холеной походкой он прошествовал по ступеням. Опять никого.
   Рощин провел рукой по краю лавки – холодному, из белого с прожилками мрамора без полировки. А середина у лавки была деревянная, покрытая желтоватым лаком.
   Рядом села, выдвинув сухие плечи, старушка – Сашка не заметил ее сразу, потому что она шла по перрону, и притом куриным шагом. Она была одета в синее пальтишко, из рукавов которого торчали палками сухие, в темных узлах запястья и кисти. В одной руке у нее был белый пластиковый стакан с мелочью. Видно, ходила по вагонам попрошайничать. Решила посидеть отдохнуть. Рощин в профиль увидел темный нос, выступающий за опрятный молочного цвета платок в мелкий красный цветочек. 
   Полез в карман за кошельком, достал оттуда все, что было и положил эти двадцать гривен в стаканчик. Старушка бездумно сказала глухо: "Спасибо", затем, подождав, повернула к Сашке голову. Прямо на него глянули, с побуревшего, в густых морщинах лица, синие живые молодые глаза. "Спасибо", – повторила старушка.
 – Да ну, – Рощин махнул рукой. Краем глаза он глянул в стаканчик – кроме его купюры, там лежала одна никелевая мелочь. Старушка двумя пальцами выудила оттуда двадцатку и спрятала куда-то за ворот. Встала ровно.
 – Ну вот, я теперь домой поеду, теперь есть на что жить.  
   Рощин вдруг вспомнил, что у него в кармане лежит еще отложенный пятишник, быстро достал его и, придержав старушку локоть, протянул деньги:
 – Вот, возьмите еще.
   Старушка, отведя глаза, отодвинула его руку с бумажкой:
 – Не нужно.
 – Да возьмите. У меня еще есть.  
   Та взяла, опять спрятала. Долго посмотрела ему в глаза, повернулась, ушла, сгорбившись. Стаканчик сунула в карман, высыпав сначала  мелочь в ладонь.
   Тут к Сашке подошла, трескуче впечатывая в пол каблуки, невысокая девушка в присобранной у талии куртке. Лицо ее, обильно разрисованное помадой, тенями и двумя пятнами румян, имело форму перевернутой пешки, а кожа матово блестела, как загаженная алюминиевая кастрюля. 
   Рощину она напомнила проститутку Зойку. Когда он работал кассиром на игровых автоматах, в салон захаживала некая сорокалетняя Зойка, которая тут же возле входа цепляла одетых в смердящие прогорклым жиром кожанки коренастых мужичков. Пару раз Зойка тщетно пыталась предложить свои услуги работникам салона. У нее было такое же, как у этой девушки, мрачного цвета лицо, спрятанное от мира непробиваемым сантиметром косметики, словно наложенным вместо кожи прямо поверх черепа.
 – Давно стоишь? – игриво прогундосила девушка.
 – Да не очень, – ответил Сашка.
   Поднялись, вышли из подземного перехода. На мощеной плиткой площади невысокая, желтоватая новая церковь соседствовала с приземистым зданием Мака. Совсем лишней, забытой казалась старая одноэтажная почта, памятник старины. Гигантскими ребрами лежащего на боку скелета белели в склоне черного по зиме холма напротив составные арки станции фуникулера.
   По другую сторону, к Днепру и речному вокзалу нависал над трассой узкий пешеходный мостик. Чем-то похожий на корабль вокзал заслонял собой реку. Из-за букв "Киев" на верхнем блоке сооружения в небо утыкалась вышка, круглая, со стеклами, охваченными бетонным обручем. Сквозь проглядывала винтовая лестница, идущая к площадке в виде перевернутой шляпы с голубым околышком. С каменных стен вокзала бычились прикрепленные под окнами второго этажа кондиционеры. Окна первого защищали решетки с простыми узорами. 
   С Днепра подул холодный ветер. В горле кольцом встал запах жира, которого принесло от ресторана. Девушка заблестела глазами, обратила в сторону Мака голову, потянула Рощина за рукав:
 – Пошли туда!
   Сашка нахмурился:
 – Не хочу.
 – Все равно пойдем!
 – Как это "все равно"? – у Сашки брови поднялись.
 – Вот так, хочешь со мной гулять – пошли в Макдональдс, – и захихикала, чуть нагнув голову.
 – У меня денег нет! – почти выкрикнул Рощин. 
 – Тогда иди нах! – девушка сжала губы, решительно повернулась и топая каблуками, словно мерно идущая лошадь, начала спускаться по лестнице назад в метро.


   Глава 6

   Слепое небо посмотрело на утро, посулило набегающему дню гипсовый потолок наволочи облаков. Сегодня был выходной, Андрей и Наташа собирались пойти вечером в киноклуб на Подоле, возле набережной, где крутили редкие фильмы, а вход был всего по гривне.
   До этого Бобкин поехал на блошиный рынок в районе Куреневки. Определенной цели у него не было, просто решил прокатиться. Наташа не составила ему компанию, ей надо было поработать над очередной курсовой для чужого дяди. В полдень Андрей отправился, толком не помня, как туда добираться. На Контрактовой площади вышел из метро, и среди хаоса трамваев и микроавтобусов, снующих на фоне стройки за рельсовыми путями, залез в маршрутку, где сгорбатился, держась за поручень.
   Окна располагались низко, поэтому Андрей видел лишь тротуары и пешеходов по пояс. Иногда он нагибался, чтобы рассмотреть местность. Ехали задворками, улочками в старом заводском районе. Низкие, с трубами фабричные здания за бетонными оградами времен царя Гороха. Хлебкомбинат, у ворот – выцвевший синий киоск для продажи выпекаемой продукции. Улица безлюдна, жилых домов нет. Однако, киоск работает.
   Несколько раз машина повернула. Андрей спросил у соседнего пассажира, пожилого скуластого в шляпе:
 – А скоро Куреневский рынок?
 – Птичий базар?
 – Да.
 – Я скажу когда. Еще минут пятнадцать. Я скажу.
   Андрей стал реже заглядывать в окно. Снова появилась трамвайная колея. Проехали под мостом. Наконец скуластый тронул Бобкина за рукав:
 – На следующей.
 – Спасибо.
   С трудом пробравшись к выходу, вывалился наружу и ступил на твердый асфальт. Андрей осмотрелся – базар маячил прямо перед ним, но выход был справа.  До него тянулся ряд уличных барыг, торговавших овощами, нитками, пуговицами, электродрелями, замками, перочинными ножами и другими вещами.
   Зашел на территорию рынка, начал бродить. От хозяйственных отделов вышел на ту часть базара, где под навесами тихо шевелилась всякая живность – щенки, котята. Но дремотный настрой рассеялся. Пыльный, зеленотелый поезд, грохоча несшийся по заросшему черным деревом и кустом горбу над базаром, издал гулкое "меееэ!". Вниз дыхнуло мазутом, ветром провело по сухим кустам, как пятерней шерушим стриженные ежиком волосы. Бобкин представил себе пропитанные черной смесью старые, облизанные временем деревянные шпалы.
   Под горбом, в удолье, перед торговыми рядами теснились сонные, кособокие постройки – сто лет в обед – с какими-то мастерскими. Их было немного. Напротив, в коробках, а то и детских манежах, водруженных на длинные каменные столы, возились щенята. Иногда рядом, на полу, важно сидели, поглядывая со скучающим видом в сторону, их взрослые родители. Лазали, подняв серые в полоску хвосты, простые котята-васьки, вынесенные на продажу бабкой из близлежащего частного сектора. А приброшенная пухлая дамочка с крашеными волосами продавала белых ангорских, которые спали, сбившись в меховую кучу. 
   Отдельно находились лотки с аквариумами, медленно плавающими тропическими рыбами, трубками, ракушечными украшениями дна, сухим и червяковым кормом, компрессорами для нагнетания воздуха и прочим снаряжением.
   Андрей прошел сквозь рядов и вышел за ограду, на широкую улицу с забором промзоны по другую сторону. Ближе к базару, в коричневой промазученной грязи лежали древние рельсы. Вдоль них и по всей улице неспешно шла торговля блошиного рынка. Вдалеке, левее, нагромождались горами мусора вещи, никем не проданные, не купленные и потому выброшенные самими торговцами. Там же тусовалось несколько воров, по дешевке сбывавших краденое.
   На расстеленных прямо на земле газетах, тряпках, клеенчатых полотнах, а то и просто в грязи убого разложен был товар. Ржавые утюги, которые надо нагревать, ставя на горячую плиту. Разноцветные советские телефоны с расколотыми корпусами. Бронзовый мишка. Военные ордена, некогда носимые на героической груди. Всех мастей противогазы со слоновьими мордами, на брезентовом ковре-самолете.
 – Приобретите магнитолу, – вежливо обратился к Андрею длиннобородый старик в островерхой вязаной шапке. Старику было холодно, он бил одной рукой о другую, чередуя ладонь и охватываемый ею кулак. Потом хукал на них, собрав обе руки вместе, и снова лепил незримую лепешку.
   Потертые коробки, в них черно-белые фотокарточки, осколки прежних жизней с дородными, спокойными лицами. Тусклый стальной портсигар с выпуклыми "Тремя богатырями" Васнецова. Илья Муромец, чуть привстав в седле, глядит из-под ладони. 
   Взгляд Андрея прикипел к сложенной бритве с густо-вишневым черенком. Она лежала в открытом футляре с кремовой обивкой. Старая, опасная вещь. Андрей остановился, приоткрыв рот. Продавец, здоровяк в дюжей армейской куртке,  хрипло грянул:   
 – Что хотите купить?
   Сам не зная, почему, Андрей ответил:
 – Эту бритву!
   И показал на нее пальцем.
 – Эту? – здоровяк наклонился, поднимая вещь, – Хорошая штука. Ей лет пятьдесят, не меньше. Режет даже воздух, – заулыбался.
 – Я возьму. Сколько?
 – Двадцать гривен.
 – Пятнадцать.
 – Как для вас, уступлю за восемнадцать.
 – Идет.
 – Вот, смотрите, – продавец двумя пальцами выудил бритву из футляра, раскрыл ее, покрутил, показывая безупречно плоское, злое лезвие. Андрей осторожно взялся за рукоять и пробормотал, делая упор на первом слове: "Настоящая бритва".
   Ехал домой на трамвае, тая в душе пугающую новую мысль. Наташе картонным голосом сказал, что болит голова, поэтому в кино не пойдет.
 – Едь одна, развеешься. Тебе отдохнуть надо, – добавил Андрей. Наташа согласилась, позвонила к подруге, та оказалась свободна и они вместе отправились в киноклуб. Едва закрыв за женой дверь, Андрей быстрыми шагами направился в кухню и проследил в окно, как Наташа вышла из парадного. Затем открыл дверь и положил ключ под половик. Вернулся в коридор, на клочке газеты написал слова: "Открой сама", сунул записку в щель между звонком и меловой стеной. Запер дверь изнутри.
   Потом стал решать, как лучше это сделать. По горлу или вскрыть себе вены? Наверное, сидя в ванной, чтобы Наташе не надо было потом убирать. Хорошо, там. Раздеваться или в одежде? Не хочется ее пачкать, но ведь иначе даже неприлично. Одеть что похуже?
   Вытащил футляр из рюкзака (Наташе покупку не показывал), достал бритву, легко открыл, понюхал лезвие – оно абсолютно ничем не пахло, но ему показалось, что частичка мыльного придушка осталась. От прежнего владельца. А может, этой бритвой он себя – чик? Оружие знатное.
   Зашел в ванную комнату, положил бритву на умывальник, сам, скинув тапки, в носках сел на корточках в ванне. Было непривычно мокро. Левой рукой взял бритву, едва стукнул по носику крана, переложил в правую. На ум пришло, что мог бы входную дверь и не закрывать вовсе, а записка и ключ под половиком это просто глупо. Усмехнулся. Повернул лезвие острым боком кверху и опустил на него указательный палец. Вяжущая, несильная тупая боль. Равнодушно растер большим перстом по коже широкую полоску удивительно жидкой крови. Потекло еще. Как-то вся ладонь окровянилась. Запрокинув, чуть отвел налево голову. 

   Глава 7

   Так Сашка больше и не видел Андрея Бобкина. На похороны не поехал – хотя Наташа позвонила, сообщила. А чего ехать? Смотреть на горе? Утешать? Он чужой там человек.
   Закрылась еще одна дверка, ведущая из тюрьмы. Снова потянулись одинаковые дежурства. Нога больше не болела. Рощин купил у Юргена новый картридж с играми. Несколько недель тянул с поездкой в библиотеку, все еще желая записаться. Откладывал – погода не та, устал, далеко ехать, на следующей неделе. Когда солнце подтопило мерзлый грунт и на деревьях стали выпирать зеленоватые почки, Сашка вспомнил о рассказе Андрея про древние монеты на склоне холма под Выдубицким монастырем, и собрался туда. 
   
  ***

  Вчера, всю ночь да и сегодня утром лил дождь, проклятый. Рощин сначала колебался, но потом оделся и вышел из дому. Добрался на метро до троллейбуса, который шел к ботаническому саду, где в низовье располагался монастырь, сел в рогатую двухцветную "Шкоду" и поехал. Пришлось стоять – сидячие места все были заняты. "Шкода", с раскачивающимся скрипом присаживалась на рессорах, взбиралась по бульвару, прежде бывшим Собачьей тропой. Над дорогой нависали плиточные дома. Там, где был раньше частный сектор, подпирали небо бурые громады многоярусных зданий, соревнуясь друг с другом в массивности и моральном давлении на окружающий мир. Только небо осталось неизменным, как в пятидесятых. Оно расчистилось немножко от утренних туч, прониклось холодной лазурью.
   Начался спуск по старой, меж кирпичными хрущовками, улице Бастионной. Бассейн в углублении промеж домов. Справа желтела построенная при Сталине школа о трех этажах. Во время войны, при оккупации, немцы устроили в ней конюшни. 
   Штанги слетели у троллейбуса аккурат на перекрестке перед остановкой. Четыре улицы сходились тут вместе, возле школы. Женщина-водитель одела грубые рукавицы, открыла переднюю дверь и вышла наружу. Она зашла к корме троллейбуса, взялась за тросы и стала налаживать контактные рога. Что-то не получалось – она смотрела вверх и хмурилась. Подтянула одну штангу к себе пониже, сняла оттуда грифельный брусок – он распался в ее руке на две части.
 – А вы знаете, – обратился к Сашке невысокий, крашеный темнобровый блондин, – что имеете право сейчас выйти и пересесть на другой троллейбус, но ехать уже совершенно бесплатно? Так можно поступать, если транспортное средство идет по тому же маршруту, что и сломавшееся. Надо только сказать кондуктору номер аварийного транспорта и показать талон.
 – Спасибо, буду знать, – ответил Рощин.
 – Впрочем, – продолжил блондин, – совершать тут этот трюк – себе во вред, потому что троллейбусы ходят здесь крайне редко, я даже могу назвать вам их номера и приблизительное расписание, когда и какой номер будет здесь проезжать в ближайшее время, только вам это вряд ли пригодится – сейчас этот троллейбус починят и мы тронемся дальше.  
   Так и случилось – водительша приладила к штанге новый грифель и установила штангу на место. Скоро троллейбус тронулся, чтобы, пройдя десяток метров, открыть двери на остановке, а затем, голодно мурлыча электромотором, начал трудный подъем по Бастионной улице, устремившейся наверх широкой асфальтовой полосой. С одной стороны в овраге лежали какие-то дома, с другой мимо пронеслись ограда ПТУ, приземистый и древний кинотеатр "Слава", коричневая от времени хрущовка и высотный панельный дом, уступивший место забору ботанического сада.  
   Машин у обочин стояло немного. До цветения сирени еще как минимум полтора месяца, вот тогда действительно будет наплыв техники. Троллейбус взобрался на самую вершину холма и выпустил пассажиров. Перед входом в ботсад была покрытая асфальтом площадь, где транспорт разворачивался. К другой, меньшей площадке на возвышении, вели ступени. Эта вторая площадь была покрыта будто шахматными клетками, светло-серого и розоватого цветов, а по обе ее стороны располагались кассы в форме гигантских грибов или военных фуражек, поставленных на ножки.
   Рощин перешел на ту сторону. От сырого асфальта пахло водой и свежим спичечным коробком. Поднялся ступеньками к площадке в квадратах. Ворота в металлическом, витом заборе оказались закрыты. Сашка двинул к другому входу, зимнему, который подменял основной, когда поток посетителей был невелик. Подойдя к выложенному темным камнем одноэтажному строению, прочел прилаженный с другой стороны окна ценник на билеты и удручился. Внутренне он, конечно же, понимал, что ботанический сад большой, и работникам надо платить зарплату, да и поддерживать такую территорию в порядке – это тоже стоит денег. Вот был бы Рощин студентом или ребенком, тогда задешево прошел бы.
   Он начал спускаться по Бастионной. Надо искать дыру в заборе. Сашка знал несколько. Ближайшие – в местности, именуемой Собачкой. Некогда там, на горбах вздыбившейся под самое небо земли, был частный сектор. Теперь это – непролазные заросли, состоящие из бывших садов и могучих, частью уже поваленных кленов. Все это вперемежку с прорубившими горбы ярами и одинокой, заросшей травой спортивной площадкой, замешанной на глине, создавало впечатление какого-то местного варианта Чернобыля.
   Сашка свернул в ближайший переулок, промеж белой высоткой и кирпичной хрущовкой, и пройдя во глубину дворов, вспомнил, что где-то тут в палисаднике на горке есть дыра в заборе ботсада. Собачка откладывалась. Рощин пошел по тропе через палисадник. Везде были входы в погреба. Знать, хозяйственные живут люди. 
   Поднялся на холм по лестнице – деревянные ступени в виде простых досок, вертикально вкопанных в землю. Тут – тоже были сады чьих-то домов. Полусгнивший забор одного из последних домиков – он приютился в выемке горки, об одном этаже, с пробитой временем ржавой крышей и белыми, осыпающимися стенами, в прорехах которых проглядывает древесная сетка. И стоит рядом еще крепкая на вид, почти черная от старости собачья будка.
   Вышел Сашка на небольшую площадку перед забором в ботанической сад. Тут под яблоней была украденная явно из ботсада скамейка и стол. На его дощатом верху виднелись многочисленные круговые следы от бутылок. В соловьиные ночи здесь заседали все кто угодно – от алкоголиков до компаний учеников или студентов.
   Но дыры в заборе не было – ее заварили. Рощин представил, как здесь все выглядело много лет назад. Наступил май. Тепло, румяное солнце ласково греет, Забор вообще исчез, сад пахнет всеми цветами, какими может – сиренью, вишнями, яблонями, персиками. Белый фруктовый цвет против бордового сирени – кто победит? Девятое мая, от запаха весны голова кружится, и от того, что Сашка идет с Люсей, держа ее за руку, голова тоже кружится и немного его ведет куда-то назад. А от Люси пахнет ландышами. Наверное, духи такие, надо спросить.
   Узкий переулочек, над которым нависают целые гроздья цветов. Жужжат пчелы, колодезной цепью, наматываемой на ворот, перекликаются садовые птицы-невидимки. Переулок идет вот так вниз – и потом вверх, а оттуда, из дома за забором на холме, играет дядя на трубе – он знаменитый музыкант, участвует в оркестре. Играет вальс он и фокстрот, и даже заграничный джаз.
   Из земли на одной ноге торчит почтовый ящик, на дюжину домов. Свежевыкрашенный синий, и непонятно, чем пахнет от него – краской или газетами. Номерки с его дверок глядят бело и четко. Установлен контакт.
   Они толкают калитку справа и заходят во двор. По голубому небу в это время летела эскадрилья истребителей ЯК-3. Гудят двигателями в высоте, разрезая винтами воздух, похожие на продольные узкие лодки с крыльями. Каждое из трех звеньев шло клином, то три самолета. Вместе клинья образовывали больший клин.
   Ладонь у Люси мягка и теплая. В отличие от стального забора, за ребристый прутень которого держится Рощин, раздумывая, перелезать ему в ботсад, или пойти искать дырку далее. Ему вдруг ясно представилось, как он срывается и падает на ту сторону, и ломает себе и без того болевшую ногу. А прыгать, должно быть, придется.
   Решил не лезть и пошел обратно по тропе вниз, стараясь не поскользнуться на влажной земле. Отправился все-таки на Собачку, но и там, на гребне холма, ограда шла непрерывно и упиралась в деревянный забор частной усадьбы. Тупик. По узкой стежке спустился меж глубоким костоломным яром и спортивной площадкой, вышел в цивилизацию – глухие дворы высоток, примыкающих к бетонной стене, подпирающей холмы Собачки. Прошел чуть вперед и спустился по раскрошенному бетону лесенки в частный сектор, на улицу Мичурина. 
   Лежала она на громаде холма извилистой линией, словно застывшая речка. Некогда здесь была глухомань неописуемая – редко машины ездили, за зелеными заборами, сиренью да яблонями скрывались старые домики, даже деревянные. Через каждые сто шагов попадались рычажные колонки, из которых студеной воды можно было напиться. Качаешь и льется. Козы были, куры были, собаки лаяли. Весной тут расцветало все – идешь, и праздник на душе.
   Сурово приняла Рощина обновленная, современная улица. В бетонные крепостные стены заключала она проход. Богатые особняки острыми углами щетинились в небо. Рычали джипы, едва помещающиеся в ширину улицы и вынуждающие пешехода вжиматься в стену.
   Там и тут велось строительство. Копали могилу древнему району. Экскаваторы ковшами безжалостно вгрызались в древние склоны. Едва не глинобитные дома сравнивались с землей, и на образовавшихся пустырях, обнесенных бетонными блоками, рылись котлованы под фундаменты замков. Там где пятьдесят лет лелеялся сад, нынче даже пни выкорчеваны, а на его месте стоит гараж, где преданный деньгам слуга вытирает тряпкой стекла серебристого автомобиля размером с крейсер.
   Дорога круто пошла вниз. Потом – раздорожье. Можно было спуститься вниз, почти к самому Днепру. Однако свернул он на ту улицу, что поднималась к ботсаду. Здесь еще сохранились ветхозаветные усадебки и домики. Улочка была такая неширокая, что на ней столкнулись бы и два велосипедиста – куда уж машине проехать. Вот по этой самой улочке и подошел Сашка вплотную к забору, а там – выпилен один прут. Аккуратно так, ножовкой.
   Протиснулся Рощин в проем. Вот он, ботанический сад. Настоящий хвойный лес кругом. Ели всякие, пихты. Да еще лиственницы стройным рядом вдоль забора стоят. Ну куда идти? 
   Пошел налево по тропе, прочь из лесу, в какие-то неопределенные заросли. Тут тебе и сирень, и тополя, и черт знает что. Короче говоря, дикий, бесхозный участок. А впереди – белеет. Край мира, стало быть. Сашка знал, что там обрыв, откуда открывался величественный вид на Днепр и левый берег, и шел туда. Хотелось посмотреть.
   Вокруг все только начало выпускать листья. Трава еще усеяна прошлогодними, полугнилыми, страшными. К землистой тропе липли ноги. Справа перед навалами веток боярышника стоит группка темно-зеленых елок. Дорожка взбежала на пригорок меж двух стройных светлостволых тополей, и через заросли шиповника и жимолости вывела к площадке утоптанной перед обрывом. Еще там росло сухое дерево, голое обдуваемое холодным духом высотного ветром.
   На дереве был сук, на суку висела кожаная сумочка, а рядом была девушка в синей юбке и короткой куртке, опустив голову и пытаясь расстегнуть на запястье браслет, повернув к себе ладонь.
   Сашка решил молча повернуться и уйти – не хотел любоваться на дали в присутствии посторонних. Девушка бы только мешала. С природой надо быть один на один. Он пошел тропой назад, но обернулся и увидел, что девушка уже отошла от дерева и стоит на самом краю обрыва.
 – Эй! – крикнул Рощин и побежал к девушке. Он боялся, что она сейчас прыгнет. Девушка нелепо глянула через плечо, с выражением человека, которого застали врасплох. Когда Сашка достиг сухого дерева, девушка хрипло сказала:
 – Стойте!
 – Ты чего? – он остановился, взялся рукой за сук, на котором висела сумочка. Теперь он заметил, что на культю ветки надеты еще и наручные часы. Рощин спросил:
 – А ты зачем часы сняла?
 – Кто-нибудь их найдет и возьмет себе.
 – Блин. – Сашка пытался сообразить, что ему делать дальше, но мозги как отшибло. Он снова повторил:
 – Блин.
 – Просто уйдите. – девушка стояла, повернув только голову.
 – И как ты думаешь, мне сейчас очень здорово тут стоять и смотреть, как ты собираешься прыгнуть?
 – Нет.
 – Предлагаю вот что. Как я понимаю, ты уже железно все решила?
 – Да, я так решила. – голос у девушки был совсем ровный.
 – Давай так. Я задам пару вопросов, а потом уйду, хорошо?
 – Просто так уйди.
 – Нет. Вот ты подумала, что выбрала не самый лучший способ убить себя? Ну прыгнешь туда, переломаешь себе руки-ноги, наверное еще хребет, останешься жива – потому что я вызову по мобиле скорую помощь, и будешь потом к постели прикована. Ты этого хочешь, скажи?
 – Всё не так.
 – Так, бросай эту дурь и подойди сюда. Сделай три шага назад.
 – Да ну хватит! – девушка и резко отвернулась, глядя туда, в простор.
 – Стой! Стой! – крикнул Рощин.
   А она прыгнула. Это выглядело не как в кино, когда предшествующая событию нарастающая тревожная музыка подчеркивает момент, а человек падает героически безмолвно. Нет. Молча она лишь оттолкнулась обеими ногами от края обрыва, взмахнув руками как дирижер. И сразу затянула нечто вроде "эээээ!", которое нарастало, становилось отчаянней, но тише по мере приближения к земле.
   Сашка бросился к обрыву, остановился, опасливо заглянул туда, где перед глинистой кручей качались вековые длинные стволы старых тополей. Где-то метрах в двенадцати внизу, неподвижно лежало тело, на кирпично-рыжем косом земляном уступе.
 – Эй! – чуть не плача, выкрикнул Рощин, – Скажи! Ты живая! Скажи!
  Он огляделся, встал не четвереньки, чтобы не так страшно было смотреть вниз, оценил взглядом склон – где и как можно спуститься к уступу? Везде свисают корни, если держаться за них, он спустится до девушки наполовину. А там почти отвесный склон. Рощин снова позвал. Девушка не шевелилась и молчала. "Бля! Бля! Бля!" – Рощин сгреб каждой рукой землю и бросил комья в воздух.
 – Я сейчас позвоню в скорую помощь, – сказал он вслух. Затем он решил, что сначала надо спуститься к девушке самому и звонить уже оттуда. Думая, Сашка зажмурился и судорогой, челюсти сведя, взял себя за лоб, оставляя на нем и висках земляные следы. Пришел к мысли, что слезть туда нет никакой возможности. Странно успокоился – отпустило. Достал из кармана телефон и позвонил. Безликая девушка из телефона выслушала и посоветовала обратиться к спасателям. Дала номер.
 – Вышли машину! – закричал Рощин на девушку из телефона. От злости он подпрыгнул на месте, а телефон сдавил так, что тот едва не треснул. Рощин поднес его ко рту, как микрофон и стал остервенело хрипеть, не разжимая зубов:
 – Вышли машину! Вышли машинууу! Выыышли! Быстро сейчас же высылай машину!
   Из трубки послышались гудки. Рощин сосредоточил мысли, чтобы все же позвонить спасателям, но тут из-за обрыва донеслось жалобное:
 – Вы меня слышите?
   Сашка подбежал к краю и встав на четвереньки, заглянул вниз. Девушка уже стояла, держась одной рукой за корень. Спереди она, от одежды до волос, была вся вымазана грязью.
 – Ты как? – спросил Рощин.
 – Кажется, я себе руку и ногу вывихнула. Я хочу вас попросить. Сбросьте мне пожалуйста сумку. И часы.
 – Хорошо.
 – Я пойду.
 – Предлагаю вот что. Ты подожди меня там, где стоишь, сядь где-нибудь. А я обойду и спущусь к тебе, а потом помогу добраться до дома.
 – Да нет. Я сейчас потихоньку пойду к нижнему входу в ботсад и оттуда в монастырь. Там уже вызовут скорую, если будет надо. Я не знаю.
 – Куда ты через такой бурелом полезешь?
 – Я дойду. Я вижу, как спускаться.
 – Блин. Ну я не могу тут слезть, подожди меня.
 – Сбросьте мне сумку.
 – Сейчас. Жди.
   Он подошел к дереву, снял с сука часы и сумку, затем положил часы внутрь ее, и вернулся к обрыву. Девушка глядела снизу вверх. Рощин сказал:
 – Часы в сумке. Лови!
   И бросил сумочку так, чтобы она не падала в свободном полете, а сползла по склону прямо к ногам девушки. Та нагнулась, подняла сумку и достав оттуда носовой платок, вытерла им лицо.
 – Я не могу тебя так оставить, – заявил Сашка.
 – Ничего, я доберусь. Спасибо вам большое!  
 – Подожди! Ты ничего больше не задумала?
 – Нет! Я не буду больше так делать. Это ужасно.
   Она повернулась, села на корточки и начала потихоньку, выставляя левую ногу вперед, сползать с уступа, пока не добралась до сравнительно пологого участка горы. Там она встала и мелкими шажками, медленно пошла, перехватывая руками кусты. Следом за ней сыпались по склону мелкие веточки и вырванные поступью комья земли.
   Сашка беспокойно вгляделся в удаляющуюся фигуру. А если она не пойдет к людям, в монастырь, а выйдет прямо на Набережное шоссе и бросится под машину? Надо за ней проследить. Мелькнула шальная мысль – броситься тоже вниз. Не так бездумно, как девушка. Осторожно, обдуманно. Немного запачкается одежда, не без этого. Есть риск ушибиться. Рощин стоял на самом краю и уже ничуть не боялся. Один за другим, горячими волнами набегали аргументы за, и совсем тихо слышались возражения. Еле слышный голос отговаривал. Бодрый и звонкий утверждал:
 – А чего? Так ты и быстрее до монастыря доберешься, а то обходить... Заодно и девушку проконтролируешь, чтобы ей оказали медицинскую помощь, если она сама не очухается. 
 – Но ведь тут можно убиться.
 – Девушка прыгнула, осталась жива, не прилагая усилий. А ты аккуратно так, мелко скакнешь, проедешься ботами по склону, схватишься за корень, вот и все дела.
 – Надо снять часы.
 – Что ты! Ты ведь не навсегда! Так, давай, спеши скорее, та девушка уже уходит. Не догонишь.
   Сашка увидел свою тюрьму – мрачный казенный коридор, людей, месяцы ждущих в комнатках, и других людей, сторожащих, чтобы первые не убежали. И в помысле о грядущем, ничего кроме этого не пришло Сашке на ум. Череда лиц, которых он будет надзирать. Узкий круг общения с другими контролерами.   
   Внизу по шоссе ехали, отсюда маленькие как муравьи, машины, появляясь слева и справа. Не было никого рядом, чтобы поиграть в детскую забаву на тему, с какой стороны появится следующий автомобиль. Выдубицкое озеро, отделенное от реки темной косой земли, матово отсвечивало еще сохранившимся льдом. Днепр казался уже из-за белых высоток на другом берегу. По железнодорожному мосту справа деловито вышел коричневый поезд. "Кто-то там едет", – подумал Сашка.
   Совсем не того не желая, он схватился за голову руками и сиганул, оттолкнувшись от среза обрыва как можно более.


   Киев, 20.02.2005-14.04.2005