Петр 'Roxton' Семилетов 15.04.2004-24.07.2004 МИНОР 1 Не очень жарко, но душно – так всегда бывает в начале лета, и огромное за это спасибо дыре в озоновом слое над Антарктидой. Хотя на поверхности определенно более свежо, однако не в метро. Если представить себе метро со стороны, чего никто обычно не делает, то нашему взору откроются темные тоннели, в коих ползают, будто черви, поезда о пяти вагонах каждый, наполненные светом и небольшими живыми существами, большая часть которых, видимо, люди. Человек вообще существо уникальное. Возьмите к примеру обычную пальчиковую батарейку. Достаточно ли в ней энергии, чтобы дать ноге человека силы сделать хотя бы шаг? Сомнительно. А человек возьмет, съест какой-нибудь сухарик, и целый день километры наматывает. Вот откуда у него берется энергия на сокращение мышц? Ой, что это? Озабоченные лица пассажиров. Переглядываются. Шепот: "Кому-то плохо". И правда, некий молодой человек выносит через толпу девушку – благо, как раз остановка. Девушка обвисла в его руках, запрокинув голову. Ее открытые глаза, светло-голубые (при светлых же волосах) смотрят вверх, в потолок, и похожи на стекло. А руки они расставила в стороны, как бывает, если некто опустошенно показывает – а у меня нет ничего. Итак, девушку выносят – и не видно, что происходит с ней далее, всё заслоняет толпа, ибо новые люди спешат заполнить вагон. Душно, запах пота, одежды. Пассажиры, наблюдавшие за происшествием, сразу о нем забыли. Кроме одной юной пассажирки. У нее сразу что-то внутри заработало. Вот она сидит с краю скамейки. Зовут ее Маша, на вид можно дать 14 лет, или чуть старше, но уж больно она худая – из майки цвета хаки торчат руки, будто спички. На ее голове надета кожаная кепка с приколотым значком Pacific. Под кепкой – овальное лицо с темными кругами ниже глаз. Темно-рыжеватые волосы ниже плеч. За воротник майки ушком заткнуты солнцезащитные очки. На руках – бесчисленные фенечки, на среднем пальце правой руки (с крайне музыкальной кистью) – дешевое колечко. Джинсы будто грязные, но это ткань такая, еще с незначительной примесью блесток. Черные кроссовки. Маша расстегивает сумку – синюю, с надписью "Курьерская доставка". На сумке белыми буквами реквизиты – адрес, телефоны, сайт. Маша достает оттуда нотную тетрадь и карандаш, желтый и с резинкой на другом конце. Начинает записывать мелодию, которая звучит у нее в голове. Пишет низко наклонив голову, а когда поднимает ее, то видно, что лицо ее гранитное, почти злое, и совершенно взрослое – ей можно дать и тридцать лет. Она смотрит в другой мир. Потом снова утыкается в тетрадь. Ноты записываются быстро, одна за другой – редко Маша возвращается, иногда стирает что-то, заглядывает на предыдущую страницу. Удивительно, как она не прозевала свою остановку. 2 Дима переводит взгляд с одного рта на другой. Черное совершенно окно, в нем проносятся змеи-кабели, и свистит пахнущий резиной воздух вокруг несущейся во тьме пещерки с людьми – вагона метро. Дима смотрит в окно двери на двух беседующих, мужчину и женщину. Он стоит таким образом, что видит только их рты, мельком же – лица. Им чуть больше сорока, а может быть, и не чуть. У женщины рот большой, губы толстые и густо покрытые помадой. Рот ее постоянно открыт, отвисает. Рот мужчины безвольный, как у трупа, а губы светлые и узкие. Собеседники обмениваются фразами. Не говорят, а именно обмениваются фразами. Пас – принял – обработал – ответил – принял – обработал – снова пас. Дима переводит взгляд. На лавке сидит женщина с красивыми ногами в колготках. Она знает, что у нее красивые ноги и поэтому показывает их всему миру. Вдруг внимание Димы привлекает рекламка, маленькая, отпечатанная на принтере, черно-белая, скотчем приклеенная к стеклу: "РАБОТА В ФАРМАЦЕВТИЧЕСКОЙ КОМПАНИИ АНЕБОЛ. требуются сотрудники от 20 до 45 лет". И ниже идет телефон. "Снова какой-то многоуровневый маркетинг", – думает Дима, который скептически относится к подобным вещам. 3 Надлежало доставить поносного цвета конверт с журналами в квартиру на улице Хлебной. Машу только на первых порах интересовало, что может лежать в развозимых ею пакетах. Хотя она предполагала, что в этом может лежать либо комплект эротических изданий, либо журналы мод и прочей ерунды – для домохозяек и содержанок. Последние отличались от первых, по наблюдению Маши, степенью проявления целлюлита. Ибо первые тщетно пытались избавиться от оного, а другие наоборот, нагуливали. Обе категории открывали ей дверь неизменно одетые в домашний халат и остроносые тапочки. Иногда в бигудях, всегда с розовыми влажными лицами – не то потные, не то просто сразу после душа. Холмистая местность, где-то неподалеку гремит трасса, но здесь более тихо, замороженная глушь – старые дома. В их глубине тщательно скрываемая содержанка в ожидании пакета с журналами смотрит телесериал. Она хочет быть похожей на главную героиню. "Надо будет подобрать такой же макияж", – думает она. Назовем ее Лена. Так написано на пакете. Маша проходит мимо титанических размеров желтоватого цвета здания – впереди него – эдакий дворик, огражденный от улицы столпами-колоннами, каждая высотой с двух рослых слонов. Бывший дом культуры близлежащего завода. Ныне отдан на откуп коммерческим структурам. Раньше тут, у колонн, встречались вечером люди – местные жители и те, кто работал на заводе. И шли вместе на какие-нибудь популярные лекции вроде "Есть ли жизнь на Марсе" или на музыкальный вечер. А теперь жизнь на заводе, а не на Марсе, еле теплится, и нет больше вечеров в доме культуре, зато есть сериалы по телевизору. Предполагается, что человек, отработав день, вечером должен направить стопы свои домой, сесть на диван, и поглощая пищу, смотреть на живые картины, предоставляемые ему экраном в достаточном количестве. Маша идет пешком – может быть, она бы подъехала, но общественных видов транспорта что-то не видать. Периодически проезжают маршрутки. Вообще говоря, Маше на работе выдали проездной на все виды транспорта (и телефонную карточку), однако чудодейственные свойства такого проездного на маршрутное такси не распространяются. Маша может проехать на маршрутке и предъявить потом на работе билеты, и ей оплатят. Но беда в том, что в маршрутках крутят шансон, а Маша его не выносит. Поэтому идет пешком. У нее есть карта. Вот сюда надо свернуть. Устала, ноги болят. За триста гривен в месяц. Зато к концу лета Маша сможет купить дешевую электрогитару марки "Дрова". А усилитель к ней – потом. 4 – Алло? – Юрка, это Дима. – Митрич, здорово! – Слушай, я тут в метро увидел одно объявление о работе, и позвонил. Фармацевтическая компания. – Ну ты лох! – Они мне назначили собеседование, я сегодня иду. – Митрий, какого хера оно тебе надо? – Я попробую. – А что у них там? – Я сам еще не знаю. Говорят, придете, всё узнаете. Может и тебе их телефон дать. – А на хер надо. Хотя погоди, давай. Чем черт не шутит. – Записывай. 5 – Митрич? – Ну. Ну как? – Позвонил я им. Говорят, всё, набор сотрудников временно приостановлен, но они мне перезвонят через неделю. Я повесил трубку. Ну их на хрен. И тебе не советую идти. Это лоховщики какие-то. – Да я через полчаса выхожу. – Зря. Эт ты зря. Ну удачи! – Спасибо. 6 И вот Дима уже в Ореховом переулке, ищет двенадцатый номер. Да, он запомнил телефон. Не хотел, но запомнил – само получилось. Потом позвонил. Ответила девушка с приятным голосом. Наверное, специально такую музыкальную посадили. Она не уточняла, в чем именно заключается работа, и сколько платят, а просто попросила приехать в Ореховый переулок, 12. Дима посмотрел по карте – это был частный сектор, у черта на Куличках. Он еще раз перезвонил и спросил, как лучше добраться. Ему объяснили. Он идет по улице. Узкая, пыльная. С одной стороны забор и лопухи, с другой тоже, но над лопухами нависает вишня, на которой уже блестят зеленые ягодки. Водная колонка у асфальтового желоба. Даже работает. Дима сворачивает к ней, берется за рычаг, со скрипом тяжело качает. Льется холодная вода. Дима отпускает рычаг и, пока вода еще течет, подставляет горсть, набирает и пьет. Вкуснее, чем из-под крана. Во всяком случае. Вытирает губы тыльной стороной ладони и шагает дальше. Дом номер пятый, утопает в зелени сада, полуразрушенные белые стены, провалившаяся крыша, но крепко запертая калитка в по-прежнему ладном заборе. Тут никто не живет. Чуть за калиткой, метрах в двух, на обочине в смешанной с песком травою, лежит мужчина – лет шестьдесят ему, прилично одет, хотя спина в пыли, но туфли – посмотрите на его туфли – бомжи в таких не ходят. Он лежит в следующей позе – щекой на земле, животом на земле, одна рука вытянулась вдоль туловища, другая, левая – выброшена вперед, будто он пытался до чего-то дотянуться. На нем брюки в тонкую полоску. Глаза закрыты. Глаза закрыты. Дима проходит мимо, скосив глаза. Жив человек или мертв? Неизвестно. Может быть, он полежит, отойдет и встанет? Кто его знает? Если он умер, то какие-либо действия со стороны Димы лишены смысла. А если жив – чем он может помочь? Вызвать скорую? У него нет мобильного телефона, а поблизости таксофонов не видать. В случае чего он позвонит из "Анебола" – они ведь разрешает ему сделать звонок. А пока – даже не стоит подходить к лежащему и тормошить его за плечо. Пусть еще полежит. Дима прошел мимо. 7 Здание, унылое, о трех этажах. "Контора еще та", – думает Дима. Но это вид из-за угла. Вот улица поворачивает, и. Мать честная! Это ж целая крепость! Выкрашенная в бежевый цвет стена метра в три высотой, с колючей проволокой и видеокамерами по периметру. За ней, в виноградной лозе – этот самый дом, но вид у него, невзирая на тонированные бордовые окна, самый что ни есть убитый. Три спутниковые антенны, одна другой больше, врастопырку смотрят в синее небо. Ворот нет, вместо них калитка с домофоном. Подле стоит человек в сером камуфляже и бронежилете. За спиной – короткий автомат. Его можно выхватить одним движением и чиркнуть очередью по мясу. Дима подходит. Охранник смотрит не на него, а как бы вокруг. Или сквозь. Дима говорит: – Мне тут назначили встречу. Собеседование. – Имя-фамилию назовите, пожалуйста. – Дмитрий Плевков. Охранник засмеялся глазами. За это Дмитрий готов свернуть ему шею. Незаметно сжимает правую руку в кулак. Охранник говорит: – Подождите. Нажимает на кнопку домофона, и туда: – Два, четыре, ноль три, один. Слышится щелчок, автоматический замок калитки открывается посылом изнутри. Охранник делает два шага в сторону: – Проходите. Дима вошел в нечто вроде квадратной прихожей. Тут за столом сидел еще один человек в камуфляже. Хотя дом был невысок, в нем наличиствовал лифт. Охранник проводил Плевкова к лифту и отодвинул дверь (в черную сетку). – На второй этаж, – сказал охранник. Дима подождал, пока дверь задвинут, повернулся к панели с кнопками – там их было всего четыре – подвал, два наземных этажа, и диспетчер. Дима нажал – два. Лифт поехал, и что-то ударилось о димин ботинок. Плевков глянул вниз – мышь! Метко ударил ее ногой, каблуком. Упала замертво маленьким тельцем. 8 Плевков идет назад по Ореховому переулку и прокручивает в голове произошедший пятнадцать минут назад разговор. Всплывают только наиболее значащие фразы: – Если вы кому-нибудь расскажете о природе нашей работы, вам всё равно не поверят, но будьте уверены, что вы в этом городе работы больше себе не найдете... – Суть вот в чем. Вам вводится антидот, в под мышками мы мажем вам особым составом, который, вступив в реакцию с определенным количеством пота, реагирует. Этот реагент вырабатывает бактерии, которые вызывают некоторую эпидемию, для излечения которой наша и другие компании разработали лекарства. При этом вирус может сработать не сразу, а через месяц, через полгода, год – всё программируется. Осечек не бывает. Мы сами формируем рынок сбыта... – Итак, всё что требуется от вас – пойти в какой-нибудь общественный вид транспорта, лучше всего в метро, и взяться за поручни. Если жарко, это вам на руку. Если прохладно, то, выходя на работу, одевайтесь потеплее, чтобы вам БЫЛО ЖАРКО. Кстати, вы никогда не обращали внимание в транспорте, на отдельных граждан, которые одеты теплее, чем остальные? Это наши сотрудники... – Почему вас берем? Очень просто. Вы достаточно беспринципный человек – прошли мимо того человека, который лежал без сознания. Это был наш человек. И потом, этот эпизод с мышью... 9 Маша возвращается домой. Путь по Липовому бульвару. Раньше тут был сосновый лес. А ныне бесчисленные, однако зеленые дворы между хрущовками. Равнина. Транспорт не ходит. Ходят люди по бульвару. Посередине – скверик тянется. Со скамейками под деревьями. Кроме лип, тут много еще чего – ясени, тополи, а вот берез нет. Всё движение будто заторможено. Солнца уже не видно, хотя еще светло. Мошки. Сидят на лавочке старик со старухой, целуются. Им бы на час молодости. Заключить пакт с силами природы – шестьдесят минут молодости в обмен на оставшиеся годы старости. Выгодное предложение? Нет. Зачем годы старости силам природы? Старик со старухой, не смотрите друг на друга так ласково. Это очень больно. Маша доходит до поворота, до гаражей. Улица сворачивает на 45 градусов, чтобы идти параллельно железной дороге. Между нею и домами – длинный пустырь вдоль бетонного забора, за которым громыхают поезда. Весь забор изрисован граффити. Маша замечает двух людей – отсюда они выглядят как черные точки, но она точно знает, кто они – Слава и Денис, одни из тех, кто творит на стене искусство. Маша отправляется к ним. В начале пустыря какая-то бабулька развела настоящий огород и возится на нем. Сочно-зеленые саженцы помидоров – интересно, а они пахнут? Слава с Денисом стоят напротив электрической подстанции, над которой навис клен с листьями, мокрыми от сока. – А я думаю, что это мрачная истребительница вампиров идет к нам, – говорит Слава. – У нее в сумке осиновый кол, – добавляет Денис. – Не смешно, – замечает Маша. – Ну да, не смешно, когда колом протыкают, – Слава издает звук, который символизирует смех. – Новое рисовать задумали? – Намечается. У нас еще другое. – А что? – Хотим нарисовать комикс и послать его во "Флэш". – А о чем комикс? – Сюжет очень мощный, – вступил Денис, – Начало такое. Трое идут к стене – знаешь стену за памятником Магдебургскому праву? – Там где альпинисты тренируются? – Да, там. Короче, идут панк, рэппер и неформалка. Все неформалы. – Так. – Панк с таким ирокезом, рэппер в широких штанах, а неформалка вся в пирсинге – кольцо в носу, булавка в нижней губе и так далее. – Так. – Смотри, раскадровка. Представляй. Первый кадр – вот набережная Днепра, с этой стороны, то есть перила, река, левый берег, и эти трое. Дальше, кадр второй – уже с другой стороны, то есть трасса и правый берег, холм. И памятник – они проходят мимо памятника. – Подожди, в первом кадре они идут по набережной? – Да. – А как они перейдут к памятнику? – По переходу. – Переход там аж у моста метро. – Да ты гонишь! – Я не гоню, там нет перехода, даже возле Пешеходного моста нет. Они же не психи, чтобы перебегать дорогу по шоссе. Ты был там? Движение видел? – Это мелочи, просто я уже представляю себе эти кадры. – Это не мелочи, нужно придерживаться... – У нас фантастический сюжет, и потом, мы же не указываем конкретно, где это происходит... – Вы памятник показываете... – Ну и что? – Такой памятник один. И стена тоже одна. – Ладно, потом мы всё решим. Слушай дальше. Один из нефоров начинает рисовать на стене граффити. – Ну естественно! – Да, и он случайно выводит магический символ! – Ты его сам придумаешь или срисуешь откуда-то? – Еще не знаю. И вот из стены так проявляется лицо, понимаешь? Лицо девушки-призрака, она выходит из стены и начинает говорить с неформалами. А выходит она так трехмерно, как бы выпукло, похоже на каплю воду увеличенную. – И что она им говорит? – Это получается комикс в комиксе. Показывается верх той лестницы, что спускается с горы к памятнику Магдебургскому праву. Эта девушка ждала там, на верху, своего парня. – Там сейчас никто не встречается, лестница закрыта на ремонт на ближайшие сто лет. – Маш, а Денис у нас имеет особое видение мира, – сказал Слава. – Я могу продолжать? – спросил Денис. Маша: – Давай. – Короче, девушка смотрит вниз, на лестницу. Парень опаздывает. Вдруг кто-то толкает ее в спину. Она начинает падать, но перед этим поворачивается и – крупным планом – в ее глазах отражается лицо какого-то чувака. – А кто он? – Погоди, в этом вся интрига. – И что потом? – Она падает, скатывается в самый низ и ломает себе шею. И ее дух остается рядом с местом смерти. А райтер, когда начал рисовать на стене граффити, случайно начертил магический знак, что позволил призраку девушки выйти из другого мира. И призрак просит нефоров – будьте моими проводникам в мире живых. Мне нужно, чтобы вы отвели меня к моему парню, я хочу с ним еще раз увидеться. – Денис! – подал голос Слава, – Ты нам никогда не рассказывал про своего парня! Денис заржал: – Пошел ты! Короче, нефоры соглашаются. – Извращенец. – Слава, в тряпочку, ладно? Рассказываю дальше. Несколько кадров – как нефоры перемещаются по городу – вот метро, вот трамвай, вот улица и дом, где живет парень девушки-призрака. Да, чуть не забыл – комикс называется "Взгляд". – Почему? – В свое время узнаешь. – Хорошо. – Вот лестница, они поднимаются по лестнице. "Эта дверь" – говорит призрак. А парня ее зовут Павел. – Вот ты и проговорился, – заметил Слава. – Слушай, ну хватит. Чего ты мешаешь? Вот это лишь бы стоять и бредить, да? – Хорошо-хорошо, я молчу. Я больше не буду. – В самом деле. Ну ладно. – А что потом? – спросила Маша. – Панк звонит в дверь. Из-за двери спрашивают – кто? Социологический опрос! – Три неформала его проводят? – Ну а что еще? – Муку, сахар продаем, – Маша рассмеялась. – Всё, социологический опрос. Мне ведь нужно, чтобы открыли дверь. – А кто за ней? – Ну это квартира парня этой девушки-призрака. – А. – Короче, открывается дверь. На пороге стоит... Тот самый чувак, который отразился тогда в глазах падающей девушки! То есть он ее и сбросил! В этом вся соль, понимаешь, интрига! – ЗдОрово. – И тут призрак проявляется и толкает... Как его? – Павел, – подсказывает Слава. – Призрак Павла толкает, и он тоже падает с лестницы. – И ломает шею, – заключила Маша. – Ну да. И в глазах у него застывает изображение этой девушки-призрака, поэтому комикс и называется "Взгляд". – А потом что? – Всё. Такой сюжет – призраку нужно было добраться до своего убийцы и отомстить ему. Где-то заиграла музыка. Оркестр. – Это что? – спросила Маша, насторожив уши. – У лицеистов выпускной, наверное. Пошли посмотрим. – Пошли. Троица переходит улицу и ныряет в дворы. – Я в тот детский садик раньше ходила, – сообщает Маша. – Интересно, куда перевели тех, кто там работал? Или их просто выгнали? – спросил Денис. Среди дворов, в яблоневом саду приютился довольно уютный детский сад, в эпоху вседозволенности купленный частным лицом, которое устроило вместо сада платный лицей из разряда тех, где учат чему угодно, кроме как быть человеком. Японский с первого класса, бальные танцы на переменках. Учеников подвозят на занятия чуть ли не в лимузинах. Ходят в униформах – мальчики в малиновых пиджаках, девочки в зеленых жакетах. Музыка стала громче. В яблоневом саду какое-то движение. Там, на спортивной площадке, расставили стулья, на которых сидят ученики и их родители. Все поместились. Такой частный лицей ведь меньше, чем школа. Отдельно в стороне – оркестр. Сидят спиной к Маше, Денису и Славе, так что им видно, у кого есть плешь на затылке, а у кого нету. Оркестранты смолкли, тетенька – директор? – вещает в микрофон речь заученно-фальшивым голосом. На нее смотрят и думают – когда это кончится? Одна мамаша в белых обтягивающих штанах – подчеркиваем рельеф целлюлита – ходит по саду с видеокамерой в одной руке, и оставляя в сторону другую. Должно быть, она полагает, что грациозна будто лань. Э, ветки не ломай! Не ты растила! Заслоняет ей, видите ли, обзор эта ветка. Речь закончилась, оркестр начал играть школьные вальсы, ученики принялись вальсировать в пространстве, свободном от стульев. Пошел легкий дождь. 11 – Это Юрка. Меня слышно? – Да. – Митрич, ты куда пропал? – Да вот, работаю. – На тех долбоебов фармацевтических? – На них самых. – Ну и как? – Пока доволен. Платят. – Ну а в чем заключается твоя работа? Кремы и дерьмо всякое продаешь? – Не совсем. 12 Жарко, жарко. Пассажиры сидят на лавках вдоль вагона – кто воду из небольшой бутылочки пьет, кто платком лицо отирает. За окнами темнота. Дима сосредотачивается на приклеенной к стене карте метрополитена. Он держится обеими руками за поручень, как за турник. Ему жарко. Ему очень жарко. По наряду его можно принять за миссионера, за религиозного агента, ибо он в костюме-двойке. Темно-серый пиджак, темно-серые штаны, белая рубашка с застегнутым воротом. А под ней – майка. Ему жарко. Как ему жарко. Всё чешется. Будто муравьи под одеждой. Потогонные средства принимать нельзя – они могут вступить в нежелательную реакцию с, во-первых, тем веществом, которым ему помазали под мышками, во-вторых, с тем антидотом, который ему ввели в мышцу руки пневматическим шприцем, похожим на пистолет. Жарко, как ему жарко. Но нужно работать. Паши, Дима, получишь сегодня же звонкую монету. Дохните, сволочи, нюхайте. Он изойдет пОтом для этого. А осенью ждите эпидемию диковинного гриппа. Наконец жара становится невыносимой и он решает выйти на следующей станции. Когда двери откроются, то хлынет прохлада. Он ждет этого момента. Как бы не изжариться заживо. Оставаться в сознании. Ооо, как жарко! Свет за окнами, тормозится ход. Дима выходит и вдруг оборачивается. Перед выходом становится очень худая девочка с мрачным лицом, в кепке с значком Pacific. Дима смотрит ей прямо в глаза, и она смотрит в его. За секунду перед закрытием створок двери Дима Плевков изо всей злобы смачно плюет девочке в лицо. 13 Маша шла по улице и смотрела вниз. Ей не хотелось смотреть прямо, а только вниз. Надо было развести эти чертовы пакеты, еще целых шесть штук, она опаздывала. Она вернулась домой, чтобы умыться. Сначала она вытерла лицо платком, а платок выбросила в урну, но ей было так противно, что она всё-таки решила вернуться домой. Войдя на станцию метро снова, с Машей случилась еще одна неприятность – слот турникета отказался принимать ее электронную карточку, проездной. Вместо зеленого огонька упорно горел красный. Маша попробовала в другом турникете, но там ее ожидал аналогичный результат. Тогда Маша подошла к дежурной. Дежурная – лет пятьдесят, лошадиные зубы, крашеные в белый цвет, похоже что перекисью водорода, волосы. Маша начала ей объяснять, что проездной почему-то не работает, на что дежурная стала буквально кричать, выдвигая следующую теорию – кавалер Маши уже прошел по этому проездному, а так как на каждой станции проездной срабатывает только раз в полчаса, то потому Машу и не пропускают. – Ну какой кавалер? – возмутилась Маша, – Я курьер, мне надо доставить пакеты. – Плати в кассу! – Не буду я платить, у меня проездной. – Я сейчас охрану позову. Будучи легок на помине, будто из-под земли возник потного вида средних лет человек в синей рубашке с короткими рукавами, и нельзя было определить, милиционер он или штатный вышибала. – Так, – сказал он, – Быстра, бЫстра! Говоря это, он задирал свой подбородок вверх, дергая головой – так иногда делает бьющая копытом лошадь. – Ну хорошо, – согласилась Маша. 14 Юля позвонила своему брату и спросила, не может ли он ее сопроводить на квартиру Игоря. Дело в том, что с развитием беременности Юля решила переехать жить из однокомнатной "гостинки" Игоря к своей маме. Так было удобнее. Но потом у них отключили горячую воду, будто бы для профилактики, на две недели. Игоря не было в городе, он отправился в командировку на несколько дней, и мог вернуться сегодня, а мог и завтра. Но у Юли были ключи от его квартиры. Юля могла бы доехать туда сама, но чувствовала себя неважно, поэтому позвонила к брату Паше. На всякий случай. Они встретились в метро, метро вынесло их в глухой район, где они пошли тихой улицей, на которой редко появлялся транспорт. Светило солнце, не было ни тепло, ни холодно. Тем не менее, Паша в какой-то момент остановился и застегнул на все пуговицы свою серую джинсовку. Вошли в большой панельный дом, приютившийся у сырого склона холма, редко поросшего кустами. На холме тут и там, как склепы, виднелись входы в погреба. Группа пацанов тусовалась вокруг костра, шевеля в нем уголья металлическими прутьями. Юля и Паша поднялись на лифте на седьмой этаж, Юля отперла своими ключами дверь в квартире. Юля не была тут по крайней мере полтора месяца – Игорь приезжал к ней сам. Из-за холма в комнате постоянно было темновато, поэтому Паша включил свет, заинтересованно поглядев на включатель. Квартира выглядела, будто ее оставили ненадолго, буквально на мять минут. Тихо гудел компьютер. Вероятно, Игорь всё же вернулся, но вышел куда-то, например, в магазин за продуктами. Юля открыла дверь в ванную. Паша заглянул туда. Странное нагромождения всякого барахла на закрытой крышке унитаза вызвало у него вопрос: – А как же он в туалет ходит? Тут же завалы за неделю не разберешь. Как будто унитаз ему не нужен. Юле тоже показалось это странным, но она принялась снимать хлам с унитаза. Паша тем временем прошел в комнату и сел на стуле перед компьютером. Немного за угол экрана было отведено окно почтовой программы. Паша не отличался особой внутренней этикой и не считал зазорным читать чужие письма. Поэтому он вытянул окно так, чтобы оно помещалось на экране целиком. В письме от человека со странным длинным псевдонимом, на крайне безграмотном языке шла речь о безуспешных поисках информации о каком-то ритуале. Яркое пятнышко в окне заставило Пашу посмотреть туда. За окном на склоне холма к пацанам у костра подошел крепко сбитый, почти толстый милиционер с усами и в фуражке с красным околышком. В руках он держал папку. Видимо, он задавал ребятам какие-то вопросы, а потом зашагал прочь, вниз с горки. Паше почему-то показалось, что милиционер приходил в связи с недавно происшедшими тут зловещими вещами, а Игорь как-то замешан в этом. 15 Маша поднимается по лестнице и проклинает этот день. Черт, как же темно. Через окно парадного, над почтовыми ящиками, видно, как небо заслонила огромная черная туча. И притихло всё, только вьется легкий ветерок по мелкой листве рябин и березок в палисаднике. Как назло, у Маши нет зонтика. С собой. Дома остался – длинный, достался бесплатно. Представьте себе, просто на улице раздавали яркие зонты с логотипом компании, предоставляющей услуги мобильной связи. А ведь синоптик на центральном канале радио с профессиональной уверенностью в голосе утверждал, что дождя сегодня не будет. Что же небо так нахмурилось вопреки пророчеству? Маша видит на почтовых ящиках лежащие рекламки, выполненные в виде телеграмм. Некто, подписавшийся как "твой Николай", телеграфирует адресату о том, что купил чертовски дешево хороший холодильник зпт и рассказывает зпт где именно тчк Сначала Маше идея такой рекламы кажется интересной – она даже захотела взять себе один листок на память, но потом, как это часто с ней бывало, Маша резко меняет своё мнение на противоположное. И поднимается дальше. Ей на третий. Скорее бы отдать пакет и вернуться домой. Это уже последний на сегодня разнос. Район на отшибе, в таких обычно мелкие компании арендуют квартиры в жилых домах, под офисы. Нужный этаж. Маша становится перед коричневой дверью, обитой сухим, уже трескающимся дерматином. Нажимает на звонок – круглый, гладкий, белый пупок без ощущения пружинности. Ей открывают дверь. Маша сначала смотрит на его ноги – непонятно, почему она опустила взгляд, но сначала она увидела его ноги. Они были в светлых кроссовках, из которых сочилась кровь. Образовывая лужицы вокруг подошв. Взгляд Маши поднялся вверх, по фигуре, одетой в невзрачные серо-синие штаны и черный пиджак. Патлатый старик с совершенно белесыми, безумными глазами. – Я большой грешник, дочка, – сказал старик. Маша сунула ему в руки пакет и побежала по ступеням вниз. В голове ее стучала мысль, что надо было дать ему лист расписаться о получении, надо было, но как же дать, если у него кровь из обуви. Прыгнув с четырех ступеней и приземлившись около почтовых ящиков, Маша на секунду задерживается и прислушивается – не преследует ли ее старик? Тихо. Но она не помнит, хлопала ли дверь. Маша бежит прочь из парадного. Улица, остановка – как раз подъезжает троллейбус и увозит Машу. 16 Второго сентября Маша отправилась покупать электрогитару в рок-шоп. Магазин музыкальных инструментов располагался в том же подвале, что и сам рок-шоп, на улице Володарского. Чтобы добраться туда, Маша доехала на метро до станции "Университет", и по бульвару спустилась к цирку, а потом свернула на улицу, пропахшую табаком – слева была табачная фабрика. Справа же мрачнели старыми кирпичными стенами убогие дома, разделенные пустырями. Там бегали бездомные собаки, висело белье на веревках, какие-то дети играли в футбол. Маша прошла мимо дома с выбитыми окнами, печально глядящими на улицу. Из подворотни дома резко несло мочой. Навстречу шла парочка – длинноволосые, в черном – девушка была в футболке с изображением черепа, а парень – с картинкой вооруженной косой смерти и надписью "I am Grim Reaper". Оба в банданах. Маша добралась до желтого трехэтажного дома и спустилась в подвал. Магазин был довольно большой. На одной из стен висели футболки и регланы, напротив были отделы с рюкзаками, бижутерией (кольца с черепами и т.д.) и кассетами. Диски занимали другую стену. За двумя прилавками стояли колоритные бородатые продавцы с хаерами ниже плеч. Играла тяжелая музыка. Толпились люди соответствующей тематики. Маша услышала, как худой мужчина в футболке с серебристой надписью "Nirvana" на спине негромко спросил: – А у вас есть новый Napalm Death? Маша свернула в проем в правой стене. Тут было еще одно помещение. У дальней его стены располагались гитары, а на витрине под стеклом заманчиво лежали пакеты струн, гитарные примочки – цифровые и аналоговые, медиаторы, барабанные палочки и прочие приспособления. Совершенно прозаично Маша купила себе электрогитару Yamaha, желтовато-красную, самую дешевую из тех, что здесь продавались – за чуть более сто долларов. Гитара была тяжелая, но в удобной коробке из жесткого картона, с гибкой пластиковой ручкой. Маша сказала продавцу "Спасибо!" и вышла. На стене прямо возле входа в инструментальный отдел расклеены объявления. Новой панк-группе нужен басист. А вот нужен технический гитарист, предпочтительно знающий нотную грамоту. Группе, работающей в жанре death, нужен вокалист – все номерки телефона оторваны. У этой группы есть где репетировать – в гараже. Правда, в городке-спутнике. Но туда можно добраться на маршрутке за сорок с лишним минут. Среди объявлений Маша вычитала одно, которое ее заинтересовало. 17 Спустя день, Маша после школы зашла домой, упаковала свою новую гитару в чехол и отправилась в отдаленный район, в гараж, где собиралась группы с трудно запоминаемым названием. Накануне Маша созвонилась с, как она поняла, гитаристом группы. Гараж принадлежал его дяде, который увлекался музыкой и поэтому оборудовал гараж под студию – там якобы была ударная установка, синтезатор, микшер, хороший микрофон и несколько аналоговых примочек. Возле метро Машу встретил Лёша, с которым она говорила по телефону. Им оказался несколько смахивающий лицом на престарелого орангутанга молодой человек лет 25, с большими залысинами и бьющим на версту запахом одеколона, который, быть может, был бы приятен в умеренном количестве. Но Лёша, похоже, обливался им с ног до головы, да еще заливал по самые голенища в свои ковбойские светло-коричневые полусапоги. Сначала Маше показалось даже, что сапоги эти оснащены подковами, но она ошиблась. Лёша повел ее к гаражу, где была студия. Сначала они прошли по довольно зеленой улице, потом свернули к фантасмагорического вида базару, окруженному стенами из каких-то деревянных щитов и досок. Потом они миновали пропускной пункт со стариком в фуражке – за шлагбаумом начиналась широкая, длинная и, однако, грунтовая дорога с гаражами по обе стороны. Однообразие нарушали фонарные столбы, впрочем большей частью разбитые. Маша спросила: – А что, этот дедушка может воспрепятствовать угону машин? – Он силен, как бык, – отвечал Лёша, источая запах одеколона, – Если вор будет проезжать, дед бросится и зубами ухватится за бампер, а пальцами ног – за шлагбаум. И таким образом удержит нарушителя до прибытия милиции. Навстречу шел еще один старик, с ружьем наперевес. – А это кто? – сказала Маша. – Я и сам не знаю. Я во второй раз его так, с берданом вижу. – Это настоящий бердан? – Я не знаю. Надеюсь, он не пальнет в нас. – Похоже, территория охраняется двумя ветеранами. – Да, похоже на то. Когда впереди показались деревья и за ними – темный кирпичный дом, Лёша свернул налево, в переулок между гаражей. Там находилась своеобразная площадка с опять-таки гаражами, стоящими буквой "П", если смотреть сверху. Лёша постучал в крайний слева, и ему открыли. 18 Внутри гараж представлял собой стальную коробку с сырым бетонным полом. Стены были оклеены постерами поп и рок-звезд – впрочем, без отклонения от мэйнстрима. Ближе ко входу, в полу была четырехугольная яма для ремонта. – Наше бомбоубежище, – указал на нее Лёша. Маша обошла яму и обвела студию взглядом. Еще двое человек. На закрытой крышке пианино сидел цыганского вида парень в ядовито-красной рубашке с закаченными рукавами. Он белозубо улыбнулся и поднял худую смуглую руку в приветствии. Лёша сказал: – Это наш басист Валик. – Будулай, – представился парень. – Валик у нас ром, – заметил Лёша. Маша обратилась к басисту: – Значит, Будулай – твоё настоящее имя? – Нет, просто я в детстве всем твердил, что меня зовут Будулай. А по паспорту я Валентин Арбузов. – А я Даша, – тихо сказала пухлая коротко стриженная девушка, сидящая за ударной установкой. Мешковатый джинсовый комбинезон вкупе с "ежиком" на голове придавал его какой-то беспризорный вид. – Ты гитару с собой принесла? – спросила она. – Вот, давай сразу сюда подключим, – Лёша присел к лежащей на полу примочке и выдернул из нее один штекер, освобождая разъем. Маша расстегнула молнию на чехле и вытащила свой инструмент. От комментариев все воздержались. Лёша воткнул шнур в гнездо, повернулся к микшеру и сказал: – Сыграй несколько аккордов. Маша села на дешевый табурет с пластиковым круглым верхом черного цвета, уставилась в пол и начала играть. Ее челюсти сжались и рельефно выступили на щеках. Глаза почти не моргали и смотрели в пустоту. Гараж наполнился плотным ритмом минорных риффов. Даша начала поддерживать его ударами по снэру. Лицо Маши всё более обозлялось, рот сжался в гильзу, она перешла на воющие и скрежещущие высокие ноты, будто циркулярной пилой или сверлом по металлу проникающие в мозг. Она почти наклонилась со своего стула к бетону, непонятно как удерживая вставший на две ноги табурет в равновесии. Потом она упала на пол, табурет тоже. Заехав ногой по какому-то мешку, Маша продолжала играть, лежа на спине. Какая-то часть ее хотела вскочить, перехватить гитару за гриф и начать разносить здесь всё вокруг. Она начала корчиться в судорогах вдохновения. Даша продолжала стучать скорее автоматически, с полуоткрытым ртом наблюдая за происходящим. Будулай слез с крышки пианино, а Лёша отошел к двери. Наконец Маша выдала последнюю ноту и резво, как ни в чем ни бывало, поднялась на ноги. – Экспрессия, – пояснила она, – Вот что называется играть с экпрессией. Статику оставим тем, кто пилит фанеру. Она обвела всех странно спокойным взглядом, замечая к своему неудовольствию крайней степени недоумение на лицах. – Да. – сказал Валик, – Такого я не видел с близкого расстояния. – Когда ты хочешь делать настоящую музыку, надо отдаваться ей полностью, – ответила Маша. 19 "Мы тебе позвоним", – сказали они. Маша скомканными словами попрощалась и вышла из гаража. Теперь она едет на трамвае домой. Другим маршрутом. Под землю, в метро лезть не хотелось. Стеклянная коробка вагона громыхает. Пассажиры на корме ведут сюрреалистическую беседу. Дама лет шестидесяти, дачного типа, поднимает кверху руку. Лицо дамы принимает торжественное выражение, рот улыбается: – Но есть высшее возмездие! – Есть, есть, но когда оно будет, это возмездие? – вопрошает сутулая старушка в одежде глубоко-синего цвета, в светлой панаме. У дачной дамы есть ответ. Победоносным голосом: – В шестом колене его настигнет кара! Через шесть поколений... – А нам бы... – невнятно бормочет старушка, Маша не слышит о чем, но дачная дама поддакивает и кивает головой. И вдруг с беспокойством поднесла руку к шее (другой рукой она придерживала большую сумку, поставленную на пол рядом с сиденьем). Затем она дотронулась до груди и будто к чему-то прислушалась. – Что такое? – участливо спросила сутулая старушка. Дачная дама помолчала и крикнула: – Что со мной? Ой, что же делать! Люди, что со мной? Двери с шипением и лязгом раскрылись, Маша вышла из трамвая на улицу. Ей надо было пересесть на маршрутку. 20 На обратном пути Маша увидела двух мертвецов. В разных местах города. Первый труп лежал прямо на улице, и люди шагали мимо. Это был безногий калека, одетый в камуфляж – вероятно, желая показать этим, что он бывший афганец. Он лежал, перевернувшись вместе со своей коляской, лицо вниз к асфальту. Из-под его тела длинным желтым языком стекла моча. Рядом стояли торговые палатки – возле них суетились покупатели. Изредка они кидали на труп немного заинтересованные взгляды. Второй мертвец лежал поперек узкого прохода между двумя сетчатыми заборами. Переход был выложен посередине бетонными плитами, таким образом оставались еще грунтовые тропинки по обе стороны от них. Над проходом, достаточно длинным, чтобы надоесть, нависали ветви вишен и яблонь, растущих в детском саду. Труп был накрыт черной блестящей клеенкой, и виделись только его темные туфли. Рядом стояла женщина лет сорока, прилично и даже нарядно одетая – так одеваются, идя в гости или на какое-нибудь собеседование. Женщина коротко всхлипывала и держалась за долгий белый треугольник части своего воротника. Она, вероятно, ожидала кого-то, а пока не знала, как себя вести и что делать. Отойти от трупа? Нельзя. Стоять так? Неуютно. Кто это был? Ее родственник? Она не так убита горем. Прохожий? Тогда зачем она его сторожит? Может быть, просто знакомый? Маша сделала крюк, чтобы не идти по проходу. 21 На другой день рано утром Машу разбудили ее родители. Они старались выглядеть спокойными. Мама сказала: – Ты, Маша, только не волнуйся. В городе какая-то эпидемия, и мы с папой тоже заболели. Подожди, не перебивай. Никто ничего еще не знает. Сейчас папа отвезет тебя на вокзал, мы отправим тебя к бабушке в Дальск. Чтобы ты не заразилась. Как ты себя чувствуешь? – Я? Нормально, – ответила Маша. – Папа, почему ты проверяешь мне пульс? – В порядке? – спросила у него же мама. – Да. – отец улыбнулся. – Тогда скорее поехали. Маша, завтрак уже готов, а я складываю в рюкзак твои вещи. – Подождите! Что за эпидемия? В чем дело? Почему я должна уезжать? Если я не заболела, значит у меня, наверное, есть иммунитет. – Наверное, у нее действительно есть иммунитет, – сказал папа. – А в школу? – спросила Маша. – Какая школа? – возразила мама. Маша поднялась с кровати и пошла в туалет. В комнате играл телевизор – показывали какую-то пургу, однако внизу экрана шла на белом фоне бегущая полоса, текст которой гласил, что очередной экстренный выпуск новостей будет через 15 минут. Когда Маша вышла из душа, папа сказал, что звонил в Дальск, и бабушка ему сообщила, что там происходит то же самое. – Значит, ехать бесполезно, – заключила Маша. Мама ее собиралась выходить. – Ты куда? – спросил папа. – Я не знаю... Я в аптечный киоск. Накуплю каких-нибудь витаминов. Может быть, они ее поддержат? – Зачем? Мы ведь не знаем, что это? – Надо что-то делать. Если никто ничего не будет делать, мы все умрем. – ее лицо страшно исказилось, она заплакала. В это время Маша почувствовала запах яичницы и кофе. Мама никуда не пошла. Семья стала завтракать. 22 Спустя несколько дней они всё так же завтракали (вернее, только одна Маша – родителям не хотелось есть) и смотрели по телевизору новости. Ведущая была "больна", однако не подавала виду – и никто не мог заподозрить ее в этом, ведь она умело пользовалась косметикой и спала в холодильнике, там же проводила и большую часть рабочего дня. 23 В поликлинике воняло хлоркой и лекарствами. В паркет впечатывали каблуки врачихи, формой тела напоминающие шахматные фигуры, а именно – пешки. Юрка сел на лавку, с краю, сторонясь какого-то хрыча в шляпе. Хрыч, похоже, уже совсем загибался и имел более чем хворый цвет лица. "Я по сравнению с ним еще огурчик", – подумал Юрка и едва скрыл улыбку. Зачем? Негоже тут смеяться, что ли? Напротив на такой же обтянутой грязно-синим дерматином лавке сидели две женщины, вероятно, мать и ее дочь лет двадцати. Последняя была подозрительно бледна. У входа в кабинет топтался упитанный мужчина в кожаной куртке, собранной у пояса. Лет пятьдесят, на красноватых щеках боровская щетина, одну руку, левую, держит в кармане. Правой трет стену. Это раздражает. Подошла врачиха в белой маске, в колпаке, в халате. Ну и дура. Спросила: – Вы все в четырнадцатый кабинет? – Да, вероятно, – раздраженно ответил Юрка. – Надо сначала сделать флюорографию. Новое распоряжение. – А иди ты на хрен со своим новым распоряжением! Мы и так уже трупы! – Юрка вскочил и кулаком ударил по стене. Бледная девушка быстро встала и пошла прочь, закрывая лицо рукой – можно было заметить, как исказился к плачу ее рот. Мать девушка устремилась за ней. – Это еще как посмотреть... Как посмотреть... – пропыхтел мужчина в кожанке. Он знал, что у него не бьется сердце, но полагал, что в ближайшие пару дней ученые что-нибудь придумают. Вся надёжа на американских ученых. Вечно они что-то изобретают! Врачиха стала кричать на Юрку: – Как! Вы смеете! Со мной! Так! Разговаривать! Юрка: – Я на тебя сейчас харкану, и ты ведь заразишься, заразишься же, вот и иди делай себе флюирографию! Разозленная врачиха вошла в 14-тый кабинет, а Юрка сел на место. – Успокойтесь, – сказал мужичок в кожанке. Юрка снова встал и начал разглядывать висящие на стене плакаты. Старые и художественные агитщиты о вреде пьянства и наркотиков заменили новые, соотносящиеся с ситуацией. Разные советы. Например, не есть из одной посуды с зараженным (как мы политически корректны...). Не мыться в одной ванной. Избегать половых контактов. Не пожимать рук. Как передается зараза? Вероятно, вирусным путем. А может быть, это из-за жары в августе горели торфяники за городом, и выделился какой-то особый газ. Была и такая версия. Однако, вонища в городе стояла по совсем иной причине. 24 У нее за спиной рюкзак и акустическая гитара в чехле. Сегодня Маша решила не возвращаться домой. У родителей были распухшие лица цвета голубоватого снега и неуверенные движения. К тому же они вели себя как сумасшедшие. Еще вчера, нет, два дня назад с ними можно было нормально разговаривать – это были ЕЕ родители, а теперь они внутри, не только снаружи, а именно душевно превращались в кого-то другого, в чужих людей, злых и тупых. Таких же, десятки, если не сотни, Маша видела на улице. Маша приняла решение где-то спрятаться и переждать. Переждать что – она не знала. В последние дни она воспринимала мир примерно как если вы впервые в незнакомом городе и все вокруг чужие; живут своей, отрешенной от вас жизнью. Маша даже думала какое-то время, что она заснула, и никак не может проснуться. А пробуждаясь по утрам, долго лежала с закрытыми глазами и думала – вот она откроет их, и всё снова станет по-прежнему, нормально. Она чувствовала, что разум ее приблизился к какому-то пределу – пределу выносимости? Что случится дальше – у нее сорвет крышу и Маша сойдет с ума? Современность составлялась из отдельных, разрозненных фактов. Звонок к Денису. Тот убитым голосом сообщает: – Знаешь, я заболел. А ты? – А я нет. Что еще можно сказать? Он бросает трубку. По телевизору передают, что Китай закрыл границы. Его примеру следуют другие страны. По улицам ходят люди – кто повязывает платки вокруг нижней части лица (как разбойники в вестернах), кто раздобыл респираторы или даже противогазы. Второй странный факт – в транспорте намного больше, резче, чем обычно, пахнет дезодорантами и прочей парфюмерией. К этому примешивается еще один запах, покамест не совсем уловимый, но все прекрасно понимают, ЧТО это за запах. В трамвай вошел контролер, с несколько деформированным лицом. Шатаясь и случайно касаясь пассажиров холодными руками, он вышел через переднюю дверь и упал плашмя на асфальт, а затем пополз вперед. Люди на остановке расступались. И тут же упал еще один человек, с виду пенсионер, в светлой шляпе и бежевой тенниске. Однако, он встал на ноги, глупо улыбнулся окружающим и куда-то пошел. Сотни таких фактов накапливались в памяти Маши и подводили ее к границе, которую она страшилась пересечь. Остальные же люди, напротив, осмелели. Они переплывали в самом широком месте Днепр, без опасения делали то, над чем ранее задумались бы. Маша отправилась на Труханов остров, лежащий в реке посередине города. Этот остров был длинный, ровный и покрытый лесами – лиственным и сосновым. На него с набережной Днепра вел ржавый, на тросах пешеходный мост. Люди, как молодые, так и пожилые, вели себя странно. Некоторые ходили по перилам и чаще всего срывались в тридцатиметровую высоту над водой. Иные поднимались по узким проходам к стальным пикам, где крепились тросы, на которых зиждился мост. Многие же просто прыгали вниз, подбадривая себе нарочито радостным криком. Маша перешла на другой берег и оглянулась. Правый берег казался лесной громадой. Наверху его холма поднимался узкий стол дыма – однако, не было видно, откуда он исходил. Вероятно, где-то случился пожар. Девочка прошла по асфальтовой дорожке мимо бессмысленного нагромождения забегаловок, казино, дискотек и шашлычных – преимущественно не работающих. Той же части, что функционировала, хватало, чтобы наполнить воздух тарахтением глупой музыки. Затем дорога пошла прямо по полю, местами поросшему вербами. Справа была черная статуя – солдат пришел домой, и видит остов своего дома. Здесь много лет назад была Никольская слободка, поселок, который разбомбили фашисты во время войны. Как наяву показались Маше стоящие тут дома, улицы. Потом видение пропало. Дорога, мостиком перекинувшись через длинное озеро или затоку, углубилась в остров. Несмотря на дикость места, периодически Маша встречала мусорные урны, а один раз даже ухоженную клумбу. Шум города стихал, хотя, когда Маша оглядывалась, то всё видела широкую гору правого берега. Столб дыма превратился уже в мутную серо-черную, будто живую, стену. Маша не знала, что сейчас там, в пожаре, мечутся в пламени люди, горят и никак не могут при этом умереть. Если бы она вернулась к мосту, то услыхала бы от правого берега ужасающий вой пожарных и прочих аварийных машин, редкие короткие взрывы, тихий звон стекла. Машины по дороге не ездили. Слева пошел лес с обгоревшими основаниями деревьев и черной травой. С другой стороны потянулось скрытое за ивняком болото, где хрипели от натуги жабы. Уж шелестел в камыше. Солнце висело в пустом, практически без облаков, небе. Направо отошла тропа, в чащу между ясеней и тополей, да буйно растущих кустов. Маша свернула и через минуты полторы вышла к воротам турбазы, рядом с которыми на сетчатом заборе был прибит прямоугольный металлический лист с надписью "БЕРЕГИТЕ ПРИРОДУ, ОТДЫХАЙТЕ В ТУРЦИИ!". Синие створки ворот, похожие на спинки от старых мещанских кроватей, сковывала цепь за замке – с обратной стороны. Маша заметила движение. Приближался сторож – лет шестидесяти, плотный, в старом спортивном костюме и выгоревшей бейсболке. Он передвигался, заплетая ногами и изо всех сил стараясь идти по прямой, однако это не удавалось. Он подошел к воротам и тяжело привалился к ним грудью, взявшись руками за прутья. Блуждающим, как у только что перенесших инсульт, взглядом, он попытался посмотреть на Машу, и монотонно спросил: – Ты живая? – Да, – сказала Маша. Она держалась от ворот на таком расстоянии, чтобы покойник не мог дотянуться до нее руками через проемы в воротах. – Я сейчас дам тебе ключи, – сказал сторож, глядя в пол, – Я выйду отсюда а ты войдешь и закроешь. Тут есть жрачка и другое. Ты сможешь тут жить. 25 Больше Маша не видела сторожа. Он ушел по тропе к асфальтовой дороге. Маша заперла цепь на замок. Турбаза оказалась невелика и отгорожена от лиственного леса забором с трех сторон. Четвертая примыкала к реке, и берега там были столь заболочены, что по суше проникнуть на территорию мог разве что отчаянный храбрец. Стояли деревянные домики на сваях, в каждом был холодильник и плита, подсоединенная к баллону с газом. Присутствовало сооружение вроде клуба, состоящее из одной комнаты, в коей помещался бильярдный стол. Маша решила жить в сторожке, служащей одновременно складом. Там решетки на окнах и дверь с мощным засовом. Маша обнаружила два холодильника, набитых тушенкой и пивом. 26 Телевизионные каналы отключались один за другим. По оставшимся крутили новости, всё чаще сводящиеся к тому, что дикторша или диктор читала текст с распечатки. Живые репортажи были неприятно удивительными. Например, бледный, в больших черных очках журналист брал на главной площади Города интервью с прохожими. – Я думаю, что ученые в ближайшие дни что-то придумают. Я пока не заболела, – говорила одетая в топ девица, жуя жвачку. – Сказано было – и восстанут мертвые, – вставил своё молодой, педантично одетый в костюм-двойку человек. – Просите, а вы умерли? – спросил журналист. Педант набросился на него, камера резко наклонилась от того, что журналист и педант упали на оператора. Новости были не менее странные. Сообщали, что люди, владевшие оружием – в основном это были военные и милиционеры – выходили на улицы и открывали огонь по пешеходам и машинам. В стране ввели чрезвычайное положение, но на это никто не обратил внимание. Сразу несколько олигархов объявили, что предоставят какие угодно средства для разработки вакцины. Взорвалось два склада боеприпасов. Правительство укрылось в бункере и оттуда пытается руководить страной. Через пару дней в Город для поддержания порядка введут специально сформированные военные отряды. Все населенные пункты признаны химически зараженными. Скорее всего, это дело рук террористов. В связи со сложившейся ситуацией международный чемпионат по футболу откладывается. Медики призывают население, чтобы каждый ел из своей личной посуды и воздерживался от секса и вообще любых близких контактов. Запрещено ловить рыбу. Введен комендантский час, с 21:30. Раскуплены все холодильники, спирт, формалин, вентиляторы. Повышенный спрос на предметы косметики. Модно – смазывать ноздри вьетнамской мазью "Золотая звезда" или мятной зубной пастой. В крематорий – очередь, пока крематорий на закрылся. Очередь хотела в печь, и желание постепенно удовлетворялось. Мешал священник, вопия о том, что самоубийство – большой грех. Спустя несколько дней священника видели в частном секторе подле кладбища – он шел судорожно, и вместе с тем его водило из стороны в сторону, будто пьяного. Он издавал невнятные звуки и пытался ловить нечто руками. На правой его щеке была развезена грязь, рядами въевшаяся в царапины от падения на асфальт. Пару дней Город наполнял вой сирен, гарь от пожаров, крики, беготня, вопли и невнятные стоны. Военные в Город так и не дошли – вернее, добралась лишь часть – они рассеялись исключительно для того, чтобы мародерствовать, а потом и вовсе пропали. Затем суета утихомирилась... 27 Из холодильников стало течь. Это случилось днем. Выключилось электричество. Все эти дни, каждый вечер, Маша залезала на высокий тополь и смотрела оттуда в сторону правого берега – и видела освещение, к которому примешивалось уже зарево пожаров. Сегодня же Маша не увидела ни фонарей, ни ставших редкими фар автомобилей, разве что далекие розово-серые ореолы чего-то горящего. Над Городом вовсю светили звезды. Что там происходит? Маше показалось, что на турбазу кто-то проник, и она еще полчаса просидела на ветке, всматриваясь вниз, в темноту. Всё-таки никого. Она спустилась и побежала в сторожку, где заперла дверь и придвинула к ней кровать, царапая бурую краску дощатого пола. Она пожалела, что не нашла днем свечи. Впрочем, решила она, свет сейчас лучше не зажигать. Надо, чтобы у всех проходящих мимо создавалась иллюзия, будто тут никого нет, что турбаза закрыта. Один факт свидетельствовал против этого – закрытые изнутри ворота, и Маша никак не могла придумать, как это дело обыграть. 28 Когда отрубился свет, Плевков решает прервать своё добровольное заточение в квартире. Все это время он сидел дома, запершись, зашторив окна и наблюдая за происходящим на улице только через щелку. К телефону он не подходил, потому что звонящие в последнее время только мычали; кроме того, он боялся, что они узнают – он дома, и можно придти, убить его. Плевков видел уже не раз, как прямо на улице страшного вида покойники вдруг бросались друг на друга, нанося неуклюжие удары, или кусались. Плевков не заразился, и быстро пришел к мысли, почему – у него был иммунитет. Спасибо "Анеболу". И вероятнее всего, именно Плевков и распространил вирус. Сегодня Плевков решает навестить дом в Ореховом переулке. Он вооружается топором и выходит на улицу. Слишком тихо. Покойные люди прячутся от солнца. Кроме тех, что лежат просто на асфальте, облепленные роями мух и вороньем. Вороны наносят резкие, быстрые удары. Неутомимы их клювы. Человек десять, выглядят как бесформенные черные кучи тряпья и мяса. Плевков ощущает резкий запах славной вьетнамской мази в своем носу. Он старается не дышать ртом. Хотя уже полдень, но кажется, будто сейчас ранее утро – когда машины еще практически не ездят, а люди только-только проснулись и сидят дома, готовя завтрак. Добираться придется пешком – транспорт не ходит. Плевков хотел сесть в чужой автомобиль, но поскольку не умел водить, то отказался от затеи. Кроме того, возможно, на пути будет такая разруха, где проехать нельзя. Плевков жил на отшибе; на другой, соседней улице поперек трассы лежала легковуха, поставленная на бок. Под ее днищем в ряд сидели, вытянув ноги, четверо – два мужчины и две женщины, с гниющими руками и лицами. Они слабо, редко двигали конечностями и поворачивали головы. Один сказал, обращаясь в пространство: "Он живой", имея в виду, вероятно, Плевкова. 29 В Ореховом переулке трупов совсем не было. Во всяком случае, на дороге. По шороху Плевков понял, что некоторые обитали в домах. Он добрался до особняка-крепости "Анебола". Никого у ворот, серая стальная дверь с домофоном заперта, никаких признаков жизни. Дима подошел и ударил несколько раз по двери топором. Разбил домофон. Петли сбить не удалось. Отошел чуть дальше, прикинул, сможет ли перелезть через забор. Нет, слишком высоко. Но у него сложилось впечатление, что все попросту смылись отсюда, когда началась эпидемия. Сделали ли они всё это специально, или же вирус сработал не так, как предполагалось? В пяти метрах от калитки лежала кучка гильз. Дима решил, что это стрелял охранник. Немного дальше начинался спуск вниз, по крутой узкой улице. Плевков пошел туда. Его занимал вопрос – остался ли еще кто-нибудь в живых? Плевков останавливается у поворота, рядом с покосившимся блоком почтовых ящиков, ржавым и на двух ногах. – В кого же я теперь буду плевать? – говорит Дима вслух. Он берет топор двумя руками и бьет, бьет по ящикам, с глухим звоном отбивая куски железа. Лупит лезвием и обухом, всё равно как. Один удар, на заносе, прекращает всё. Дима чувствует горячую боль во лбу, слева, не успевает ничего сообразить и падает. 30 Маша не была уверена, что тушенка в банках может долго храниться вне холодильника, хотя ей и представлялись некие длинные полки склада, на которых консервы хранятся при температуре, видимо, чуть ниже комнатной. Чтобы не рисковать, Маша погрузила консервы в рыбацкую сеть и притопила их под водой, у берега – зацепив сеть за скользкую черную корягу. Она понимала, что рано или поздно – когда тушенка закончится – ей придется идти с острова в город. Каждый день Маша, сжав зубы, купалась в холодной сентябрьской воде. Вода в кране иссякла, поэтому девочка пила воду прямо из реки. Это был не Днепр, а рукав, именуемый Чертороем. Другой его берег порос лиственным лесом. Однажды днем по реке проплыл небольшой прогулочный катер. На его верхней палубе стоял человек с рупором – Маша из-за кустов разглядела крайне нездоровый цвет его лица. Хотя было известно, что вокруг людей и в обычное время было довольно мало, человек кричал, будто агитируя толпу народа: – Мы плывем на север! У нас есть консерванты биологических тканей! По рекам мы доберемся до вечной мерзлоты! Присоединяйтесь к нам! Потом Маше стало ясно, почему человек вел свою пропаганду именно здесь. Он был слеп. Сразу за поворотом Чертороя катер въехал в прибрежные плавни, калеча себя и деревья. Маша весь день просидела на берегу, спрятавшись за кустом вербы и наблюдая, не выйдет ли кто из катера. Но отсюда было далеко, за и ветки деревьев, в которые вклинился катер, мешали обзору. Переход за грань получился случайно – Маша просто начала воспринимать окружающее более широко, чем раньше. Это как если вы были в темной комнате и различали крупные детали, а потом включился свет и открылась масса подробностей и новых объектов. Маша увидела рядом с собой на песке молодого человека. Он был одет щегольски, по моде старого времени, в коричневые узкие штаны и такого же цвета двубортный пиджак с длинными отворотами. Волосы его, блестящие, волной зачесаны назад. Лицо худое, нос немного утиный. Парень смотрел задорно и улыбался, как улыбаются люди, наблюдая за наивным поведением детей. Еще он явственно отличался тем, что был будто резче, контрастнее всего остального; в более живых красках, чуть иной цветовой гамме. Маша поняла, почему так – он не освещался солнцем, на него не падали тени от листвы. – Правда, я похож на пижона? – спросил он. – Да, – согласилась Маша. Ее мало удивило и появление незнакомого человека и ее новое восприятие мира. – Все в городе уже умерли? – спросила она. – Это смотря что ты подразумеваешь под смертью. – Все стали зомби? – Да, большинство. – А в других городах? – Тоже. Точно могу сказать о космонавтах на международной космической станции – вот они живы, здоровы, но возвращаться не хотят. А придется. – Они знают, что тут произошло? – Конечно знают. – А что со мной? Я что, сошла с ума? – Нет.. Представь себе, что ты была слепой и прозрела. Была глухой и стала слышать. Вот так и с тобой. – Что мне делать? – Почему ты об этом спрашиваешь? Я думал, ты сама умеешь принимать решения. Могу намекнуть. – Давай. – В каком настроении у тебя лучше всего получалось сочинять музыку? – Чем хуже, тем лучше. – Не кажется ли тебе, что сейчас такая ситуация, в которой можно создать гениальное музыкальное произведение? Самое гениальное. – Да. Пожалуй, так оно и есть. – Тогда иди, играй. Меня скоро тут не будет. Еще немного посижу на берегу и отправлюсь. 31 Маша оставила пижона и пошла в сторожку. Там она взяла в руки приставленную к стене гитару, села на пружинную кровать и задумалась. Начала играть нечто медленное и грустное. Вспоминала при этом прошлое. Это Маша стоит на лестнице, ведущей в подземный переход – уже вечереет, примерно девять часов. Перед Машей на полу раскрыв пасть лежит черный гитарный чехол, в нем деньги – мелочь, но есть даже бумажная десятка. Маша играет на гитаре и поет лишенным приятности голосом на испанском языке. Мимо проходят обезличенные люди – Маша не замечает их, поскольку погружена в музыку. Только один отвлек ее внимание – некто в черной рокерской футболке и камуфляжной панаме. Маша во дворе дома, в котором живет – несет глубокое пустое блюдце и открытый пакет молока. Подходит к бойлерной. У двери возятся котята, большеголовые и похожие на тигров. Маша присаживается, ставит пиалу на бетонную приступку и наливает молоко. Котята толкаются и спешат к блюдцу. Маша видит людей, знакомых и нет, в разных ракурсах; они что-то говорят, выражают лицами чувства; родители, друзья, продавщица на книжном рынке, букинистическая раскладка с нотными альбомами, рядом человек примеряет фашистский шлем со свастикой и спрашивает: "а сколько стоит?", в синем небе линию чертит реактивным следом самолет, идущий по диагонали вверх. Все ждут затмения солнца – Маша пропускает его, выезжая на поверхность из тоннеля метро спустя минуту после его окончания. Горожане ходят, посматривая на косматый хвост кометы, висящей в высоком голубом небе. Для каждого нового сюжета, о котором Маша думает, у нее рождается своя мелодия. Музыка перетекает из одной темы в другую, становится то громче, то тише; взрывается яростными аккордами и тонко орудует арфическим перебором струн. Маша воссоздает прошлое в своей музыке. Описывает его на своем языке. Устанавливает связи между событиями. Там нет места эпидемии. Нет покойников на улице. Холодных родителей. Друзей с остановившимися сердцами. Маша совершенно погружается в музыку. Музыка несет ее через сгущенную жизнь. Маша отдается течению. Спустя долгое время она прекращает играть. Смотрит на пальцы левой руки – на их подушечках кровь, а струны липкие от нее. Правая рука не в лучшем состоянии. Маша выходит из хибары и идет к реке, чтобы омыть руки. Пижона на берегу нет. Рокот мотора нарастает. Лодка? Маша, сжав ноющие руки в кулаки, прячется за угол стены дощатого домика на сваях. Вскоре действительно проезжает лодка – в ней за рулем крепкий бритоголовый чувак в черных очках, с ним крашеная в цвет гуано блондинка с загоревшей в солярии кожей. Нечто розовое на ней – платье? Да, скорее всего платье. Слышен глупый смех. И у них в лодке определенно играет радио – диджей общается с позвонившим на студию. Маша смотрит в небо – вот он летит, едва различимый самолет, диагональю, а хвост реактивный. Всё в порядке?