Петр Семилетов ХОРОШО 1 Однажды утром к Флоксову в каморку, где он работал на копировальном аппарате, заглянули три человека. Две девушки и какой-то парень. Каморка была маленькая, поэтому они именно заглянули, а одна из девушек, высокая такая, с волнистыми волосами и чертовски зелеными глазами, спросила: – К вам можно? – Ко мне всегда можно, – отозвался Флоксов. Девушка зашла, держа одну руку за спиной. Момент, и перед глазами Флоксова оказался букет цветов. Девушка сказала: – Мы тут узнали, что у вас сегодня день рождения, и решили поздравить! Держите цветочки! – Спасибо, – Флоксов принял букет, – А откуда вы проведали, что у меня день рождения? – Секрет! – сказала девушка, – Ну, прощайте. – Прощайте. Спасибо за букет! – Всегда рады! Она ушла. Через какое-то время появился очередной клиент – мужчина невысокий, даже сгорбленный, с злым выражением носа, в шляпе и очках. А главное, под мышкой он зажал большую, раздувшуюся от бумаг папку. Протянул ее Флоскову: – Копии сделайте. Флоксов подскочил со стула: – Десятый клиент! Для вас – скидка! Сколько тут листов? – Сто двадцать, примерно. – Так вот, платите только за половину! Бодро и воодушевленно Флоксов вкладывал страницы в копировальный аппарат, тот весело жужжал, выдавая горячие копии. Видя, что клиент скучает, Флоксов предложил: – Может, музычку поставить? – А какая у вас есть? – На ваш вкус! – Флоксов достал из ящика стола карманный тюнер с наушниками и дал их клиенту. Тот деловито засунул динамики себе в уши и принялся крутить колесико. – О, вот моя любимая станция... – лицо его расплылось в улыбке. – Чудесно! – воскликнул Флоксов и вернулся к работе. Наконец выложил перед клиентом две равноценные пачки бумаги. Клиент выудил наушники, взглянул, спросил: – Сколько с меня? Флоксов положил ладонь на правую стопку: – Это ваша... Затем он положил другую ладонь на стопку рядом: – А это – за счет заведения! – Благодарю! 2 Выйдя из копировальной каморки и магазина, где она располагалась, писатель Хлобыстин (а именно его мы называли выше клиентом) отправился прямиком в издательство "Лучш", чья кирпичная башня стояла посреди старого парка и упиралась крышей прямо в небо. Проходя по парку, Хлобыстин не удержался и купил у мороженщицы дюжину порций пломбира для проходивших мимо детей, а их родителям он шутливо раздал пластмассовые очки с прикрепленными к оным носами и бровями. Родители одели очки, стали показывать друг на друга пальцами и смеяться. Дети последовали их примеру. Даже мороженщица – и та, как ни старалась сохранить серьезное выражение на лице, под конец рассмеялась. Хохотала вся аллея. Хлобыстин вошел в башню через дверь, которая каждый раз скрипела, но скрипела особо и мелодично, исполняя разные короткие мелодии, обычно являющиеся вступлениями из песен довоенных лет. Другой особенностью двери было то, что она открывалась сама, когда человек собирался выходить. Хлобыстин ступил на пол лифта, а через десять секунд его ботинки уже стояли на другом полу – в кабинете редактора Доброумова. Доброумов радушно поднялся с кресла, протянул руку через стол: – Хлобыстин! Вижу, вы к нам с новой рукописью! – Именно с новой! – отвечал Хлобыстин, вначале пожимая протянутую ему руку, а затем кладя на нее же папку с копией рукописи. Доброумов проворно взял папку, раскрыл ее и стал перебирать руками листы. – Поразительно! Гениально! Всё, берем. Первый тираж – тридцать тысяч, вас устроит? – Вполне, я думаю. – И двадцать процентов от продажи. Не считая гонорара. Как вы на это смотрите? – Но вам же это невыгодно! – Что мы? Что мы? Вы – вот истинная ценность, дар, который нужно холить и лелеять, проявлять о нем заботу. Вас на руках носить надо, буквально носить на руках! Доброхотов с грохотом выскочил из-за стола, опрокидывая свое кресло, сделал три шага, подхватил Хлобыстина на руки и закружился с ним по комнате, пританцовывая и говоря: – В нашем издательстве... Вы всегда найдете поддержку... Но могу рекомендовать вам и другое издательство... "Мук!" – Зачем же? – недоумевал Хлобыстин. – Они больше платят! Направляю вас туда, я им позвоню и скажу, что вы придете! С этими словами Доброумов одной рукой распахнул окно и швырнул туда писателя. Хлобыстин раскинул конечности и сквозь зеленую липовую листву спикировал на аллею, ко входу в башню. Там его уже ждал запыхавшийся Доброумов с рукописью: – Чуть не забыл отдать, – сказал он с улыбкой. 3 Издательство "Муч" находилось в другом районе города, посреди вспаханного поля, в самой натуральной деревянной избушке. Писатель взошел на крыльцо, культурно постучал. "Войдите" – прозвучало приглашение. Он вошел. Внутри было нелюдно. Посередине находился стол с самоваром, из которого валил пар. У стены расположилось пианино с клавишами, подписанными буквами. Наверх торчал ватман. За пианино сидела девушка, определенно секретарша. Она печатала. Вместо пробела она давила на педаль. От стола отделился человек в свитере и темных брюках – с первого взгляда в нем угадывался деловой народник. – Веников, – представился он, – Иван Васильевич Веников, но можно просто Иван. Хлобыстин пожал протянутую руку и с удивлением обнаружил, что она сдулась, будто моченое яблоко, а из кожи выступила какая-то источающая приятный запах фруктового компота жидкость. – Хвораю, – признался Веников, достал из кармана платок и дал Хлобыстину отереться. Затем пригласил его за стол: – Вот мы уже самовар поставили. Сейчас попьем чайку и будет подписывать контракт. Так, что ли? – Веников подмигнул. – Хорошо бы, – заметил Хлобыстин, садясь и с резким звуком подвинув стул ближе к столу. Веников тоже сел. Видно было, что какая-то прелюбопытнейшая новость вертится у него на языке. Он сказал: – А у нас только что Базяев был. – Тот самый Базяев? – у Хлобыстина поползли вверх брови. – Представьте себе. Тоже будет печататься. У нас. Дассс! – Примите искренние поздравления. – А что думаете о нем персонально вы? – Ну... Наш гений! – Вот это хорошо, что вы самокритично к себе относитесь. Это правильно. Гений может быть только один. А что мы? Ах, мы... Черви против него! Да, черви! – Так и есть. Верно подмечено, мы – черви. – Надо же признать, что вот вы, например, пишете совершенное дерьмо против того, что творит – заметьте – творит! Базяев. – Мне только что пришла в голову мысль... – Что? – Веников встрепенулся. – Я не достоин у вас печататься. Рядом с Базяевым... – А ведь это верно. Ай-яй-яй... Да, такое дерьмо вместе с Базяевым не напечатаешь – не-со-лид-но. Надо что-то делать. Сделаем вот что – я сейчас напишу вам адресок на бумажке, вы по нему пойдёте, и обратитесь в квартиру номер четыре. Запомните? Там сидит человек, вы сразу его узнаете по топору в голове, скажете ему, что от Веника. – Он издатель? – Да, специализируется по вторсырью вроде вашего. – Спасибо! Но почему у него топор в голове? 4 Топор у Василия Либудова в голове был от большой любви к своей жене. Вот уже пять лет он носил сей тяжкий груз, засевший под углом градусов в 35, точнехонько в одну линию с носом, только гораздо выше. Куда поворачивался Либудов, туда обращалась и рукоять топора. Ровно пять лет назад они праздновали годовщину свадьбы. Играл приглашенный по этому поводу ВИА, пилось вино и шампанское, пьяные люди танцевали. За столом, уже под градусом Либудов вещал, что всецело доверяет своей жене. – Хотите покажу, как я ей доверяю? – вопросил он. – Хотим! – дружно откликнулись гости. – Нюра, сейчас мы им всем это докажем, – сказал Либудов. Нюра бойко отвечала: – А что? Можно и доказать! Она встала из-за стола и вышла. Через пять минут вернулась, держа в руке большой топор. Либудов засуетился, заторопился, жестами привлек к себе внимание и возвестил: – А теперь смотрите. Подошел к стене, вытянул в стороны руки, обратив их ладонями к обоям. Потом обратился к жене: – Кидай! 5 Напоив Хлобыстина чаем, и дав впридачу баночку малинового варенья, Веников спровадил писателя и подсел к Лизочке, которая набирала в это время слово "АБРИКОС". – Как красиво вы набираете это слово... – томно произнес Веников. – Это я умею, – на одной щеке Лизы появился румянец, а затем через подбородок перебрался на другую щеку, где растекся до самого уха. – А что если... Лизочка замерла. Веников продолжил: – А что если набрать его... Наоборот... СОКИРБА! Как романтично это звучит, не правда ли? Сокирба, сокирба! – Вы такой придумщик! – Да, я придумщик, Лизочка! – Веников вскочил и вдруг снял с себя свитер. Под ним обнаружился жилет, обвешанный медалями. – Откуда у вас столько? – Лиза широко раскрыла глаза. – А я, Лизочка, в сороковые воевал... – ... – Ты не смотри, что я так молодо выгляжу. На самом деле я уже старик... – Не может быть! – Может, Лизочка, может. И я живое тому свидетельство. Моя мнимая молодость вызвана особой натянутостью кожи, которая возникла вследствие шока, пережитого мною на войне. – Какой ужас. Как это было?! 6 А было это так. Отряд, в составе которого воевал Веников, пробирался через березовую рощу. Веников с ППШ наперевес следовал за командиром, готовый в случае чего прикрыть его своей грудью. Вот они вышли на поляну. Не успели расположиться на привал, соорудить костер и поставить на него котелок с вкусной гороховой кашей, как вдруг на поляну из чащи выскочили немцы, с белыми флагами. Они кричали: – Не стреляйт! Не стреляйт! Командир Васильев поднял руку. – Стойте! Кто вы такие? – Мы есть дойчен зольдатен унд дойчен официрен, – ответил дородный баварец, – И нам есть очень нравиться ваш страна. Мы хотеть воевать на вашей стороне! – Хотеть не вредно! – крикнул один солдат. – Погоди, Степанов! – осадил его командир, и обратился к баварцу: – Говоришь ты ладно, да вот только можем ли мы вам доверять? – Я есть плевать на Гитлера портрет! Я есть говорить – Гитлер капут! – Капут, Гитлер капут! – загалдели его сослуживцы. – Лады! – молвил Васильев, и вдруг задумчиво почесал лоб: – Погодите, товарищи немцы. Если вы перейдете на нашу сторону, с кем же вы тогда будете сражаться? – С врагами вашей родины! – Но ведь, кроме нас, в лесу никого больше нет, окромя, конечно, диких животных... – Это есть проблема нерешимый, – грустно сказал немец, – Нам получается не с кем воевать. Он склонил голову и заплакал. Остальные последовали его примеру. "Наши", глядя на них, тоже готовы были пустить слезу, если бы командир не сказал: – Что ж... Поможем горю! Будем воевать вместо вас! – То есть как? – Мы за Верхмахт временно повоюем. – А мы – за ваш страна? – Йааа, – важно и с улыбкой ответил Васильев. И начался бой. Наши определенно подыгрывали немцам – нарывались на пули, подставляли под приклады головы, бросались грудью на штыки... 7 – И вот мы все, все тридцать один человек, полегли в той битве, – с дрожью в голосе заключил Веников. – Как же вы остались в живых? – Я накрылся котлом, в котором мы собирались готовить кашу. В котле я прострелил дырочку, сунул туда свой автомат, а потом начал крутиться на месте и строчить: та-та-та-та! Та-та-та-та! Все фашисты полегли. Лизочка закрыла глаза, представляя себе эту героическую картину. Когда же она открыла очи, то обнаружила Веникова стоящим пред ней на одном колене, с букетом роз в одной руке, и открытой коробочкой в другой. Из коробочки сверкало диамантом колечко. – Будьте моей женой! – с запалом произнес Веников. – Это так неожиданно, – начала Лиза, и вдруг словно спохватилась: – Буду! 8 Хлобыстин вошел в дом, где обитал Василий Либудов, человек с топором в голове. Он ошибся парадным. Однако, в этом парадном происходили события, которые заинтересовали писателя чрезвычайно. Так заинтересовали, что он даже решил написать об этом целый очерк. На лестнице и невнятно рычал круглолицый бомж. Стены были обильно политы его мочой, в углу лежала кучка экскрементов, а со ступеней свисала какая-то подозрительного характера слизь. Жильцы нависали над бродягой и сверху, и снизу. Сверху было четверо. А именно. Дюжий пожилой Итыкин и его вроде бы сын, которые говорили, что работают голубыми беретами, и были славны тем, что, придя домой с кулечком, полным винца и закусок, включали музыку и гасили свет. Рядом стоял высокий, гладко бритый полицай с задумчивым лицом, похожим на мордочку суслика. И еще одна особа, которую я называть не буду, равно как и тех, кто находился ниже. Одна из неназванных, женщина лет сорока, с широким открытым лицом, сказала: – Давайте возьмем над ним шефство! Бомж разразился газами. И замычал: – Неонео! Алиба. Алиба ихода. – Предлагаю, – сказала та же женщина, – Чтобы он жил в каждой квартире поочередно. Скажем, по два дня. Как вы на это смотрите? – Можно и по три, – ответил пожилой голубой берет. – А я на работу его попытаюсь устроить, – сказал полицай и быстро дал бомжу звучный пинок под ребра. Бомж не пикнул. Полицай одобрил: – Такие героические люди нам подходят! Ударил еще раз, снова с тем же результатом. Удовлетворился: – Что я говорил? Будет толк! – Мы можем сначала взять его к себе, – с энтузиазмом заявил Итыкин, – Побреем, отмоем! Хлобыстин не мог больше терпеть. Он поднялся к жильцам и стал пожимать им руки, говоря: – Вы добрые люди! Я напишу о вас очерк! Непременно напишу! А к бродяге он наклонился, ласково потрепал его по бороде и сказал: – Вам очень повезло! Вы тут как сыр в масле кататься будете! И пнул его в висок. Бомж только встряхнул головой. Хлобыстин заключил: – Да, брат, ну и крепкая у тебя голова! – Вы, наверное, писатель! – сказала всё та же женщина с широким лицом. – Да, а как вы догадались? – Чужие у нас редко тут бывают, а если заходят, то на квартиру к Топору, ой, Либудову, или дяде Васе, как его детвора называет. – Ну да, я к нему. – Так он в соседнем парадном! – Спасибо! Хлобыстин изящно поцеловал даме ручку, и лихо просвистав поехал на периле вниз. 9 Дверь открыл сам Либудов. Действительно, над его лбом выступала вперед деревянная рукоять топора, впрочем, чистая и довольно благообразного вида. Сам Либудов радушно отступил в сторону, делая жест рукой: – Проходите. Хлобыстин вошел. В коридоре заиграл марш из радио, висящего в углу. Либудов сказал: – Трость, шляпу? – У меня нет. – Отлично. Вересаев мне звонил о вас. – Какой Вересаев? – Вы его не знаете. Он, скажу вам по секрету, давно наблюдает за вашим творчеством, и... – Подождите. Подождите. Я к вам от Веникова. Веников дал мне этот адрес. – Конечно же Веников! Вересаев не хочет, чтобы вы знали о нем. – Почему? – Видите ли, он очень скромен, и предпочитает творить свои благие дела тайно. Видите ли, он очень скромен, и предпочитает вершить свои благие дела тайно. – Зачем вы повторили одну и ту же фразу? – Не придирайтесь к словам. Итак, приступим к делу! Рукопись у вас с собой? – Да, разумеется. – Нет, не мне! Не мне! В туалет! 10 Хлобыстин вошел в узкую каморку. Так, что у нас? Лампочка, полка, держатель для бумаги, унитаз. Из недр унитаза показалась рука. Кисть дважды сжалась – дай! Писатель обернулся к двери и громко спросил: – А не промокнет? – Нет! – глухо отвечал Либудов, – Вы только трубкой сверните! А то не пролезет! – Хорошо! И пошел процесс книгоиздания. Свернутая рукопись по трубе номер A16, а потом трубе Дельта-9, свернув в толстую трубу Зюг-11 попадает в отдел приема рукописей. Котельная, пламя, жара, россыпи влаги. Приемщик Борис Иванович Саламатов, в перчатках, семейных трусах и противогазе, берет рукопись, поднимает правую ногу, согнув ее в колене, затем опускает ногу и прислушивается к внутреннему голосу. – Пропустить к редактору. – говорит тот. – Открыть доступ к редакторскому телу! – командует Саламатов. Крутит штурвал на стене. С грохотом отодвигается в сторону чугунная дверь. За ней, во тьме – черный монстр с десятью щупальцами, на девяти из которых – штамп. Шесть щучьих пастей щелкают: – Утверждаю! – Рассмотрено! – Дать ход! – Уничтожить! – Передать Власову! – Очень хорошо! В темноте – трезвон телефонов. Стук штампов. Шелест бумаг. Хлопанье щучьих пастей. Нет конца. Рукопись Хлобыстина – там. Монстр листает страницы. Одна, другая, двенадцатьтринадцатая! Пасти сеют блестящий клей слюны. – Дааас, а это ничего... Ничего... – Я думаю что подойдет... – Наш формат нашшшш... – Передать Власову! Редакторский монстр глотает рукопись, встает с кресла и пересаживается на почтовый унитаз. Напряжение. Рукопись в особой герметичной капсуле вылетает из задницы монстра и попадает в механический приемник. Чудо-унитаз регистрирует посылку. В кабинете Власова зажигается лампочка: "ЖДИТЕ РУКОПИСЬ". Власов поднимается из-за стола и подходит к вмонтированной в стену трубе. Становится напротив нее, открывает рот. Закрывает глаза. Шпок! Капсула с рукописью влетает ему в глотку. Власов с усилием глотает. Берет с полочки стакан и бутылку минералки. Кладет в рот несколько пилюль для ускорения пищеварения. Запивает. В желудке Власова начинает происходить таинственный, я бы даже сказал, алхимический процесс творческой переработки, или, если угодно, редактуры. Наконец, ощутив, что всё уже готово, Власов бежит в туалет. Последние муки творчества! И вот уже новая капсула отправляется к редактору, откуда, преодолев сходный путь, вернется опять же к Власову, а от него – к монстру, и штампы будут орудовать и приказывать, утверждать и давать ход. 11 Возвращаясь домой, Хлобыстин еще раз зашел в соседнее парадное. Бомж всё так же лежал на ступенях. – Понимаешь, – сказал Хлобыстин, ударяя бомжа носком туфля в висок, – Я хочу, чтобы всем было хорошо. Хорошо, понимаешь? От следующего удара бомж пополз вниз, оставляя на лестнице полоску крови. Хлобыстин медленно и аккуратно шел за ним: – Мою рукопись взяли – радость, понимаешь? Знаешь, о чем моя книжка? Как всем хорошо! Хорошо всем – тебе, мне, всем хорошо. Вот так. Бомж забился в между угловых дверей и поднял руки к лицу. Он бы рад вжаться спиной еще глубже, да стены и двери не пускали. Хлобыстин подошел вплотную: – Мне нравится помогать людям. Я понимаю, сам ты не можешь, но я помогу тебе. Я помогу тебе умереть. Теперь мы видим Хлобыстина со спины – он берется правой рукой за перила, чтобы был упор. Плечи его дергаются каждый раз, когда мы слышим удары и хлюпанье, хлюпанье и удары. Потом открывается дверь, на пороге – домохозяйка лет тридцати, в красивом халате. Она говорит Хлобыстину: – Вы запачкались – войдите, помойтесь. Вы молодец! – Надо же помогать людям, – отвечает писатель, переступая порог. Когда дверь уже закрыта, мы слышим оттуда: – В который раз убеждаюсь, что отзывчивых людей всё-таки много. – Да, – отвечает домохозяйка, – У нас ведь дом как одна дружная семья. – Можете газетку дать? Я на нее стану. Ой, вы простите, я наследил. – Ничего. Ничего страшного. Киев, 13.03.2004 – 25.03.2004